На крыльце, снаружи. Миллер остановился на секунду, сделал глубокий вдох и выдох, а затем, расправив плечи, вошел в "Парижъ" с таким видом, будто владел по меньшей мере половиной бывшего губернаторского дома. Если уж решил войти в логово льва, то делай это так, будто лев здесь ты, рассудил Степан.
Однако, увиденное в зале кафе вышибло из него решимость повернее удара под дых. По прямому, Степан просто-напросто опешил от увиденного. Конечно, эсер слыхал, что в только что открывшемся заведении гуляли, но сам он здесь был впервые и потому раньше не мог оценить всех масштабов этих самых гуляний. Цвет белого офицерства, во главе самим Чаплиным, занимался инсценировкой самых карикатурных плакатов, порицающих декадентство дворянства, и делал это с такой достоверностью, что впору было хвататься за пистолет. Его Степан благоразумно оставил дома, посчитав, что если дело дойдет до перестрелки, то против кафе полного офицеров у него шансов нет, так зачем же искушать судьбу, собираясь на мирный диалог с оружием. Но судя по тому, что некоторые господа не могли уже попасть даже рюмкой в рот, возможно, Миллер рано списал себя со счетов в этой воображаемой пальбе. Что же тут творилось ночью, в разгар веселья?
Если такой перформанс происходил в кафе каждый день, да и ночь, судя по декорациям на сцене, то желание Николай Васильевича отправить Чаплина на фронт могло быть вовсе не политическим. Коли офицеры допились до того, что теряют пулеметы в губернаторском саду, то им и правда стоит отправиться воевать. И было неудивительно, что среди белых зрел переворот. Скука, по мнению Миллера, порождала большую часть самых гнусных человеческих пороков, и желание переделить власть в области вместо того, чтобы идти на Петроград, было не из худших возможных проявлений.
Пока Степан собирал самообладание, что со стороны должно было казаться, будто он оробел под взглядами военных, к нему подошел с приветствием один из офицеров. По виду трезвый, что вселяло надежду на конструктивный итог визита. Пока Константин приближался, эсер успел повесить зонт на крюк, оправить прическу и стряхнуть левой левой рукой капли с плеч пиджака, чтобы правую подать офицеру для знакомства.
- Миллер, Степан Яковлевич, - представился мужчина, затем добавил, - штабс-капитан. В отставке. Слышал, что в "Париже" собирается офицерская элита нашей области... принимаете ли вы резервистов в ваш круг?
Возможно, стоило удержаться от шпильки, которую, к тому же, не все поймут, однако отказать себе Степан не смог. Хоть и решил начать разговор с представления по чину, чтобы хоть немного перекинуть мостик между двумя такими разными берегами, а не сдержался. Нет, ну и куда эти офицеры заведут войну, если их пустить во власть? Абсурд! У них даже карты были не топографические, а игральные. Чаплин, значит, будет председателем. Отправленный им на знакомство офицер, видимо, займет отдел иностранных дел. Кольчицкий возьмет военный отдел и сына куда-нибудь пристроит, не забудет про родную кровь. Картежник, дымящий английским табаком, будет у них в отделе финансов, а проигрывающий ему штабс-капитан - отдел юстиции, чтобы не дать первому жулить. Славное будет управление, с ежевечерними заседаниями кабинета в "Париже". Большевики со смеху помрут, когда вешать будут.
"Тише, Степан Яковлевич," - мысленно одернул себя Миллер, уняв поднимающийся праведный гнев, - "Ты сюда пришел с дипломатией, а не проповедью. Чай, не поп."
Неприязненные взгляды офицеров ясно говорили, что нелюбовь у них с эсером взаимная. Каждый второй в зале, должно быть, с удовольствием Степана бы расстрелял, а остальные предварительно, для верности, вздернули бы. По их правде даже было за что - он ведь, по сути, предал не только честь мундира, но и свое происхождение. Только вот с каких пор то, из какой утробы ты выбираешься, влияло на то, какие пути в жизни тебе открыты? На взгляд Миллера, ему и предавать было нечего - благородство должно было определяться не происхождением, а поступками. Титулы же были всего лишь красивым названием для средства угнетения народа.
- Я бы не прочь отзавтракать, - продолжил говорить Степан как можно более миролюбиво, - однако, у меня, все же, разговор к Георгию Ермолаевичу.