Рауш собрался было озвучить свои контраргументы, которые из уст его в подобных дебатах звучали, пожалуй, не первый раз, когда в помещение вошел штатский. Барон вообще в компании чаплинских офицеров слыл большим либералом еще со времен их первых встреч в петроградских офицерских кружках. Он тогда не знал (а точнее не мог надеяться), что ему еще предстоит служить со всеми этими людьми на войне с большевиками, а потому свои политические предпочтения не скрывал. Не трудился скрывать их и теперь - все ведь все равно все знали. Но знали господа офицеры вместе с тем и то, что в душе Константин Александрович так и не смог отказаться от присяги императору и был при всей своей либеральности убежденным монархистом. Он любил иногда порассуждать о достоинствах парламентаризма, но парламентаризма непременно британской модели и непременно с системой цензов, призванной не допустить кого попало к урне для голосования. Об Учредительном собрание он отзывался исключительно как о гнусной пародии на то, как должен работать и избираться парламент. Любил пошутить о том, что сторонники абсолютного самодержавия намеренно собрали "Учредилку", чтобы на весь мир опорочить идею всякого выборного представительства. А уж в симпатиях к любого рода социалистам Рауша и вовсе было заподозрить невозможно. Кроме того, в любых политических спорах Константин был неизменно тактичен и всегда знал, когда следует остановиться. Потому проблем с политическими воззрениями барона никогда не возникало и он продолжал их, когда то было уместно, с большой убежденностью проповедовать.
Отстаивание своих либеральных принципов в текущей ситуации Раушу, однако, пришлось отложить из-за неожиданного визита в сей ранний час незнакомого штатского. Константин вместе со всеми повернулся к вошедшему, оглядел его и с некоторой грустью подумал о том, что судя по потертому пиджаку незнакомца, того скорее всего ждет конфуз: барон уже видел в своем воображение как штатский с недоумением разглядывает внушительные циферки цен в меню и в смущении ретируется из славящейся своей дороговизной ресторации. Не мог Рауш и отметить иронию того, что беседа прервалась как раз перед тем, как он сумел предложить кандидатуру Кольчицкого на должность главы военного отдела, мотивируя это как раз его архангелогородским происхождением, а заодно солидным чином и тем, что он все равно занят в городе формированием местного полка и на фронте бывать ему пока не нужно. А также большим опытом и верностью делу, само собой.
- Слушаюсь, господин капитан. - ответил Константин на приказ Чаплина узнать, что именно таинственному штатскому здесь понадобилось.
Штабс-ротмистр развернулся на каблуках и зашагал через зал к нежданному гостю.
- Флаг с рябчиком и виноградной лозой. - шепнул он, проходя мимо Ганжумова, так, чтобы Чаплин с Кольчицким не заметили, и подмигнул павлону (за свою способность определить на глаз пришибленного бессмысленным и беспощадным павлонским цуком Рауш ручался), а затем приблизился, наконец, к визитеру.
- Доброе утро, сударь, доброе утро! - благодушно поприветствовал его Рауш - Прошу простить любезно капитана. У нас нечасто что-то появляются новые лица. Могу я поинтересоваться, вас привел сюда голод или дела?
***
Офицер, который так неожиданно радушно встретил Степана Яковлевича, был наряжен в новенький британский китель. Он и сам чем-то напоминал англичанина. На эфесе его шашки с красно-желтым темляком красовался крестик Святой Анны, а поверх галстука лежал орден Святого Станислава на алой ленте. О принадлежности же его к чаплинской фронде скорее не говорили, а нагло кричали погоны штабс-ротмистра с золотыми императорскими вензелями.