– Я же говорил – свои!
Фрайденфельдс поставил тело Максима на землю, тяжело и одновременно с облегчением выдохнув. На долю секунды он позволил себе расслабиться, но все же сказал:
– Тихо. Говорить только по-русски. Посмотрим еще, какие это свои. Прими-ка.
Вот уж действительно, "какие это свои" – это был главный вопрос, терзавший душу, наверное, каждого сознательного красноармейца. А уж как Вацлавс терзался, бредя всю дорогу, усиленно стряхивая капли с козырька фуражки и одергивая ворот шинели. Давно его лицо не выражало такого гнева, казалось бы, даже можно было от щеки прикурить. Правда, он то знал, точнее, догадывался, что во всем надо винить именно бойцов Петроградского полка, который так долго ждали и который должен был усилить натиск. Именно они и сгнили, больше некому. Латыши и балтийцы исключаются, а рязанцы и "васьки" все-таки знали, что такое успешно бивать врага. Но третий полк там, на Обозерской. А пулеметный взвод Фрайденфельдса здесь, в верстах двадцати, наверное.
А началось все с самого обыкновенного, что бывает при тактическом приеме, напоминавшем наступление – взвод Фрайденфельдса так растянули и распихали по флангу, что можно было потратить весь день, переходя от первого пулемета ко второму. Во время очередного такого перехода он и увидел уверенно драпающих рязанцев, а вот как раз расчета Цауни и не увидел. Совсем. Восемь человек, двуколка с лошадьми, пулемет Максима в комплекте и больше тысячи патронов просто взяли и исчезли, канув то ли в Лету, то ли в одно из плесецких болот. Собственно, удивляться было нечему – отступающая лошадь быстрее отступающего пехотинца.
Прикинув размеры приближающейся трагедии, он бегом добрался до ячейки, которую, казалось, только покинул, но уже опоздал. Ездовые первого пулемета тоже умыкнули, прихватив с собой одного номера, а командир расчета, молодой и суетливый Кульда, только и делал, что носился вокруг и что-то лепетал с бледным видом. Завидев комвзвода, тот побледнел еще сильнее, примерно как снег, и залепетал еще сильнее, мешая латышские слова с русскими и не то немецкими, не то эстонскими. Впрочем, все было понятно и так – ездовые, прознав про отступление пехотинцев, тоже решили дать деру, а почти весь расчет был скомплектован людьми рассудительными и исполнительными, вот поэтому они почти все и остались, выполняя приказ.
Вацлавс уселся в траву и схватился за голову, представляя, что с ним сделает Филиповский, когда прознает, что сталось с основной боевой силой его колонны. Иностранные пулеметы-то все на Обозерскую увезли, а число матросов иностранцы сильно уменьшили. Впрочем, и тут оставаться не резон. Поэтому комвзвода отдал команду: щит снять и бросить, пулемет же взять со всеми патронами и выходить к Обозерской. Так и пошли – двое тащат тело и станок, двое – коробки с патронами, двое ведут. Менялись через полчаса.
Поначалу шли лесом, но вдоль тракта, а когда чуть не уткнулись не то в конный разъезд, не то в пеший дозор, углубились. Компас у Вацлавса был, но утомительное хождение через бурелом под дождь со станком на спине не помогало уму – то, что компас поддается металлу пулемета и косит, он понял после того, как осознал, что они уверенно заплутали. Хоть в трясину не угодили, и то слава богу. В общем, ходили, бродили, пытались сориентироваться по старой потертой карте, но выбрались хоть к кому-то уже в темноте. А вот кто этот кто-то – как раз и предстояло выяснить.
Измученная лесным переходом пехота, видимо, забыла вообще обо всем, так что удалось практически незаметно подобраться к месту скопления людей на биваке, а кто и видел, ну так что же – форма своя, лица сырые и измотанные, проходи, товарищ, табачком не богат? Удалось подслушать и почти весь разговор, и Вацлавс неожиданно для себя быстро сообразил, к чему дело идет, и кто тут в основные коноводы выбивается.
"Попались, как перепелки на дудку" – зло подумал комвзвода, а руки уже доставали Маузер, взводили его и прятали в карман шинели. Оглядевшись, Фрайденфельдс снял с себя сумку и надел ее на Кульду. Его же схватил за ухо и стал шептать, чтобы никто, кроме их двоих, не услышал:
– Пройдись по биваку, поищи наших и веди ко мне, только тихо. И матросов поищи. Будем агитацию проводить.
Молодой пулеметчик с пулеметным значком на фуражке скривился от боли, потер ухо, но команду пошел выполнять.
Вацлавс же достал Кольт из кобуры и отдал ее Землинскису, самому толковому бойцу если не во всем батальоне 7-го латышского полка, то уж в Латышской пулеметной команде СВУОЗ точно. Ну, почти. И сказал тоже довольно тихо, но уже по-русски:
– Оставьте пулемет. И держитесь меня. Затворы с предохранителя снимите.
До конца не осознавая, что все-таки он собирается делать и что он делает сейчас, Фрайденфельдс пошел к самому большому костру.
– Здорово, славяне. Пусти-ка погреться.
То, что к костру вышел командир, знали только латыши, наверное. Снаряжение все было скрыто шинелью, сумка была на бродившем где-то тут Кульде, а все остальное обмундирование было обыкновенное, солдатское.
Какой-никакой запас еды у него имелся, чай, командир, так что он достал последние копченые рыбины (почти всей командой ловили и коптили), немного почерствевшую краюху хлеба и пару луковиц из своего запаса. Вообще, на худой случай, этим предполагалось хоть как-то прокормиться команде, но латыш решил добиться негласного одобрения – все-таки добровольно поделившийся едой смотрится в более положительном свете поначалу, чем просто бродяга. А там уже все само как-нибудь пойдет.
Отломив кусок хлеба, Вацлавс его неторопливо пожевал, а потом вклинился в разговор:
– Обожди, матрос. Вот так подумать, вроде толковые вещи говорите. У англичан и жрачка, и табачок, да и винцо найдется, может. Как-никак, большие запасы они из своей Англии в порт привозили. А вот по-другому подумать – ведь те же беляки, что мы постреляли, что-то они не шибко и счастливые были на их службе-то, а? Да еще и возчики врать не будут – как же они не будут, когда мы им последние зубы повыбивали? И соврут, и лаяться будут, и проклинали во всю. Да и у тех же англичан с французами и розги, и гильотины всякие разные по нашу душу найдутся. Вы что же, думаете, что они тут как союзники пришли, мол, поможем вам красных разбить, и живите припеваючи? Хер-то там. Не видели карту, которую у их офицеров нашли? Там уже все помечено, и где дорогу строить, где лес валить, где с кого провиант добывать. Вот так-то.
Фрайденфельдс и сам не верил в то, что он делает. Да и карты он сам в глаза не видел. Командиры говорили, что будто бы нашли такую, и даже с нарочным в саму Москву послали, но вот сам не видел. Хотя он все больше распалялся, подбирая, как ему казалось, удачные слова, но даже сквозь шинельное сукно его словно остужал холод запотевшего Маузера – не расслабляйся, ты еще ничего не выиграл. Его пулеметчики вроде и подбирались так, чтобы даже в случае опасности навалиться на основных говорунов, да и балтиец поможет, но тут все могут решить доли секунд.
– И вот тут кто говорил, что у англичан сила? Ты говорил? Какая ж их сила. Вон, на тракте валяться, да из пулеметов поливать, какая же это сила. Сколько мы вон давеча пулеметов у них взяли? Восемь! А ведь их не меньше нашего было, да и воевали там некоторые тоже у себя в Верденах. А мы их раздолбали! Вон, сидит парниша в их шинели, спросите у него, с барского плеча ему англичане что ли шинелку подарили, или сам своими руками взял у них. А вы – си-и-и-ила. Да и вон сколько нас собралось. Как же они нас разгромили? Сначала одни побежали, а потом и все, да? А это все вон эти, с полка, который недавно эшелоном пришел, они же небось растрепали, а, хлопцы? Так кто знает, сколько их там в пути всякие корниловцы-то агитировали, а? А вы вон драпать. Так вас за это и чекисты постреляют поодиночке, да вон этот же морячок и кончит, и вон англичане с пулеметов тра-та-та, за то что красные, да еще и их потрепали. Они ой не любят, когда их кто-то с землей мешает. Так-то, братцы.
Фрайденфельдс засунул руки в карманы, будто согреться, а сам судорожно схватился за рукоятку. Щас че-то будет...