Распрощавшись на крыльце с Филоненко, Степан пошл в свою сторону, помахивая в воздухе зонтом. Дождя пока не было, но погода стояла пасмурная и стоило предусмотреть морось. Чем дальше Миллер удалялся от Максимилиана Максимилиановича, тем мрачнее становилось у него на душе, как будто он выходил из-под чар обаяния Филоненко и к нему возвращалась способность рассуждать. Идти до "Парижа" было недолго, поэтому Степан, несмотря на стремление ускорить шаг, спешить не стал и, наоборот, придержал себя, вдыхая еще теплый, но уже пахнущий осенью воздух. Со стороны моря, куда сейчас направлялся Миллер, слышался крик чаек и неразборчивые голоса. Серая полоска воды навевала вселенскую тоску, и Миллер поспешил перевести взгляд на немногим более приветливые дома по бокам улицы. "Угораздило же тебя, Степан Яковлевич, найти себе место более хмурое, чем Петроград," - укоризненно подумал эсер, прежде чем вернуться к тому, ради чего он пошел медленнее, - "И, как и там, опять в самое варево."
Сравнение с Петроградом, наконец, сорвало пелену с чувства узнавания, которое одолевало Степана последние минуты. События развивались точь-в-точь как в августе прошлого года - даже месяц совпадал, если по старому стилю. Только теперь за Корнилова был Чаплин, а он сам, Миллер, то есть, подобно Борису Викторовичу спешил в ставку на переговоры. Только заместо генеральных планов на столе лежали скатерти и список блюд. Вместо Керенского, стало быть, Николай Васильевич. А кем же был тогда Филоненко? Наиболее очевидную аналогию Степан даже мысленно произносить не стал - противно было.
От воспоминаний о мятеже, что поставил крест на революции на душе сделалось тоскливо и захотелось немедленно напиться, но Степан дал себе мысленной оплеухи и заставил себя собраться. "Не время сейчас лить слезы да размазываться соплями по дощатой улице. Идет война, и ты, Степан Яковлевич, как никак офицер. Хоть и в отставке, но все же военный."
Думать надо было быстро, и решить при этом три главных вопроса. Первый, каков шанс на успех у переворота? С виду выходило, что немаленький. Верных эсерам солдат в городе считай что не было. Из министров кто, хотя бы, стрелять умел? Лихач да Мартюшин, Григорий Алексеевич. Остальные ни в восстаниях не участвовали, ни на фронте не служили. Что они смогут сделать против офицеров с винтовками? Нет, шансы провернуть дело у Чаплина были. А удержать власть?
Вот тут-то ему и мог быть выгоден Филоненко. И это был второй вопрос. Сейчас не было рядом верного Анардовича, чтобы вытащить из петли, если дело пойдет худо. И Максимилиан Максимилианович это чует, даже если умом не понимает. Потому и послал Степана одного, чтобы если что, его одного и вздернули... Нет, глупость. Во-первых, Филоненко не был подлым. Во-вторых, он обычно был полностью уверен в собственной идее и не допускал мысли о провале. Значит, отправка в "Парижъ" это не ловушка, а Миллер и правда нужен ему. Что же, позиция, с которой вести диалог с Георгием Ермолаевичем, была видна. Эсеры были нужна офицерам, чтобы показать - смотрите, мол, у нас тут не мятеж, а так, легкая перестановочка.
Если переворот будет успешен, Миллер мог рассчитывать на министерский портфель. В то, что Максимилиан Максимилианович провернет свою аферу с оттеснением офицеров от власти, Степан не верил. На бумаге все выглядело гладко - усыпить бдительность Чаплина, убрать его, вернуть старых министров из тюрем, если они еще будут живы. Только военные, может, и были неопытные в политике, но все-таки не дураки. Раскусят замысел Филоненко, если еще не раскусили. И когда почуют неладное, быстро поднимут свое эсерское крыло на штыки, как и Верховное Управление до них.
Значит, к министерскому портфелю лучше не привыкать. Или попытаться удержаться? За месяц, что Степан был в Архангельске, он стал подзабывать, что прибыл на север с мечтами. Он не хотел быть еще одним солдатом в войне против красных - хотя не без этого, куда уж там - Миллер мечтал создать идеальное общество, ну или хотя бы близкое к идеалу. Конечно, мятеж никак не вписывался в представления Степана о идеале, но ведь и с портфелем-то проще будет менять мир вокруг. Подобная перспектива манила, как блудная девка полуобнаженным бедром. И все же...
Оставался третий вопрос. С какой стороны не встань, будет предательство. По причуде судьбы, среди эсеров Северной области было мало чужих Степану людей. Николай Васильевич, дедушка, он и есть дедушка, иначе не скажешь. С Григорий Алексеевичем и Сергей Семеновичем они вместе занимались деятельность кооперативных съездов. Объединиться с Чаплиным значило отправить их в тюрьму - в лучшем случае. Но пойти против - подставить Филоненко, который, похоже, и вправду доверился Степану. Получалось, как ни крути, а будешь мразь для кого-то.
А еще недурно помнить, что пример Максимилиан Максимилиановича был наукой - всегда есть кто-то умнее тебя. И размышляя о том, кого предупредить и как вынести из огня побольше ценностей, самое главное не перехитрить самого себя и не испортить отношения со всеми. В нынешнее время самое страшное, что мог представить себе Миллер, это остаться одному, в полной изоляции, когда вокруг будут либо враги, либо бывшие друзья, не желающие тебя знать.
Впереди показалось здание телеграфа, значит, пора было сворачивать на Троицкий проспект, где уже рукой подать до "Парижа", а Степан так и не нашел правильного ответа кроме одной мысли - в ситуации, где кто-то все равно на тебя обозлится, нужно выбирать не ту сторону, которая больше сулит, а свои убеждения, за которые после не будет стыдно и умереть, в случае чего. А еще прежде чем ставить все на ту или иную масть, стоило услышать другую половину заговорщиков. Может, Чаплин и слушать ничего не захочет. А может, у Миллера получится убедить его смягчить позицию.