Стоишь себе гарнизоном в деревне, горячая жрачка под рукой, устанешь – можно в ближайшую избу пойти погреться. Да и позиции хороши: штабеля бревен и макленка не возьмет, а окопы контрики и местные вырыли выше всяких похвал. Баня есть, в станционном буфете – фу-ты ну-ты: коньячок шустовский, наливочки рябиновая и тминная, казённая водочка, двадцать четвёртый нумер, с гербом и печатью — воюй и не горюй, вот бы так на германской было! Пулеметы, патроны – всего в достатке: кто придет – юшкой умоется!
Так и вышло. Сунулись интервенты, думали с маху взять, да не на тех напали. Как вдарили по ним братушки матросы из пулеметов, так мигом залегли. Лопочут что-то на своем тарабарсоком, орут, а сунуться – кишка тонка. Пытались, конечно, пару раз с разных сторон тыркнуться, как пьяный конюх к хозяйской кобыле, да, обмочив портки, отступили.
Нету в них пролетарского духа, и взять неоткуда. Комиссар говорил, что все они, как один, наемники и бандиты вчерашние, за долгим рублем да трофеями на север направленные. Не нашего, значит, классу, стало быть – неча жалеть, и брататься там не с кем. Ну и не братались. Да и куда там: кто бошку сунет за поленницу — пулю в лоб и поминай, как звали. Рязанцы вон, попытались от насыпи отбросить, пол пути прошли, а тут как заорут: - Ognia!, - и ну причесывать из пулеметов! Эх, пошла плясать губерния! Рязанцы заметались, забегали, а эти знай себе лупят. Всех почти положили, сволочи, мало кто ушел. А василеостровцев, что дамбу держали, гранатами закидали, подкравшись.
Эх, много бойцов полегло, но и интервентов порядочно – душ двести, не меньше. И отошли англичашки с французами ночью, как тати. Оседлали Чекуевский тракт и сидят, попердывают. Ну и гарнизон посидел-посидел, подождал-подождал, и понял, что неча ждать, когда к интервентам еще силища пришла. Раз уж разок в рыло им сунули – так надо дать и напутственного пинка.
Ну и второго дня выступили силищей. Как навалились, как начали стрелять, так и драпанули с-союзнички, как зайцы. Некоторые сволочи из-за баррикад постреливали, но их быстренько в штыки взяли. Разве несколькими винтовками остановишь такую мощь? Смешно, что стрелками оказались не англичане, а пара сербов да свои, русские. Толи мужики дикие, офицерьем обманутые, толи сами баре, под мужиков ряженные. Ну да и черт с ними: в расход пустили – туда им и дорога. А тем крестьянам, кто на подводах своих с беляками ходили, а теперича решили с господами не не бечь, просто сунули пролетарский кулак под ребра да затрещиной наградили: пущай знает дяревня, что свои своих не обижают.
И погнали всю иностранную рать лесами. А те ну драпать – словно крылья на пятках отрастили! Ну и растянулся лесами гарнизон. А сволочь эта не просто бежит, а еще и отстреливается, в контратаки ходит на вырвавшихся вперед. Гонишь англичан по лесу – а то тут, то там брат красноармеец или морячок лежит, не дышит уж.
Ну и те, кто потрусливей, решили драпать. К тому же фланговые сказали, что ероплан видели, а еще на насыпи целый батальон с пушками. Тогда и напало на нас прозрение, что теперь-то уж не мы на врага охотимся, а он на нас. Ну и чего уж правду скрывать: повернули, побегли. Кто посмелей, один остался, принял смерть за республику под пулей наймита иностранного капитала, а иные одиннадцатым номером допёхали обратно до деревни и разлюбезного станционного буфета, но это кто дорогу в лесу сыскать сумел. А иные то — не сумели.
***
Человеку находиться ночью в лесу вообще неприятно: всё внушает первобытный, бессознательный страх — чёрные, цепляющие одежду мокрые ветки, в переплетениях которых глаз находит пугающие очертания; всхлюпы и хрусты под ногами; корни, на которые наступаешь, спотыкаешься, хватаешься за спину матюкающегося товарища, идущего впереди. А со всех сторон — загадочные, непонятные городскому человеку зовущие, вопрошающие, угрожающие звуки. Накрапывает сырой осенний дождик, остро, резко пахнет прелой листвой, а волглый холод, кажется пробирается глубоко под шинель, скапливаясь ледяным комом в груди. Погано в такую ночь в лесу. В таком положении человеку естественно жаться к огню, сколь угодно слабому и жалкому — желание быть у огня, видеть плящущие оранжевые лепестки пламени даже не связано с возможностью согреться или приготовить пищу: у огня хочется быть просто потому, что огонь инстинктивно внушает чувство защищённости, покоя, как внушал нашим предкам сотни тысяч лет.
Поэтому предложения развести костёр появились почти сразу, как красноармейцы, отброшенные от пулемётной позиции на скате овражка, скрылись в лесу. Но долго предлагающих такое затыкали — все считали, что интервенты должны прочёсывать лес, а стало быть, нужно было не костёр разводить, а драпать дальше — только вот куда? День был хмурый, солнца видно не было, не было ни у кого с собой и компаса, так что скоро отряд понял, что блуждает по лесу просто так, без направления. А там уже начало смеркаться: лес почернел и сразу как-то сжался — днём в этой чаще было хоть что-то можно было разглядеть; сейчас же стало неясно, что в пяти шагах: вроде шли по осиннику с поваленными буреломом тонкими стволами, а тут наткнулись на колючий ельник, который принялись обходить, передавая один другому по цепочке: «Направо щас», «Направо», «Направо свёртай». Когда стемнело окончательно, стало ясно, что никуда до ночи всё равно выйти не получится. Нужно было ночевать в темноте, в мокром паутинном лесу на перепрелой листве и мху. Когда натолкнулись на обжегший и без того промокшие ноги ледяной водой ручеёк, стало понятно — останавливаться нужно здесь. Принялись разводить костерок.
Всё было мокрое, с неба крапало, и костёр разводили долго, чуть не коробок спичек извели, — благо курящих было много, и спичек хватало. На растопку пустили, по листку выдирая, половину записной книжки Ерошки Агеева, калужанина. Книжка вся исписана была какими-то номерами, подсчётами, и кто-то поинтересовался, не жалко ль, мол. Ерошка продолжал сосредоточенно запаливать листочком маленькую кучку щепочек, дрожащую под слабым ветерком, а ответил прикрывающий шинелью огонёк от дождя брат Ерошки, Дорофей:
— Да он и читать-то не горазд, а книжку ету в Котласе спёр. Для какой надобности она ему нужна была? Листки махонькие, козью ногу не скрутишь!
— Вишь, пригодилась, — не поднимая головы от огонька, недовольно откликнулся Ерошка.
Наконец, развели: костерок ещё был жалкий, но под дождиком уже не затухал и брал мокрый валежник, и все вздохнули с облегчением, размещаясь вокруг огня. Кто-то притащил трухлявое бревнецо, чтобы кинуть в огонь, иные набирали ветки, хворост. Скоро топлива уже было достаточно, чтобы пересидеть ночь. Вокруг ухало, посвистывало, скрипело, но главное — не стреляло, и все почувствовали себя в безопасности. Собрались в кружок у костра, первый раз с самого отступления по-настоящему выдохнули, стали разбираться — кто тут вообще собрался-то? Оказалось — большинство из рязанского и василеостровского батальонов.
Братцы Агеевы, на правах первыми разжегших костёр, принялись распоряжаться: увидев у кого-то за спиной пустой походный котелок, принялись делать скорбный суп из картошки, хлеба, лука и пары чесночин — это было всё съестное, что удалось найти у бойцов (или чем те решили поделиться). У васильеостровца Мухамет-Рахима (он был с Балтийского завода, но родом из-под Бугульмы) нашли флягу, принюхались — первак. Решили разделить между всеми по-братски. Владелец фляги возражал, но Агеевы сказали, чтобы либо делился, либо шёл вон отсюда к англичанам, морда нерусская. Пудовые кулаки братьев пока что действовали лучше любых других аргументов.
Отпив самогонки, Ерошка прогудел:
- Ну че, земели, ночевать нам скоро. А вот что делать с петухами первыми, решать надо. Давайте сход организовывать.
- Совет солдатских, значицца, депутанов, — пустыми глазами глядя в огонь, хрипло произнёс Дорофей, рассчитывая, вероятно, пошутить. Никто не засмеялся.
- Ить бросили нас тута, как котят в прорубь, бежали, с-суки, - сплюнул Ерошка в огонь, - Я че думаю, земели, раз нас кинули, недурно будет им тем же ответить. По утру к станции вернемся всем чохом, а оттудова айда по домам. А чтоб не установили, у нас на то винтовки есть, верно?
- А если на станции комиссаров и командиров нет, можно и по домам пройтися. Богато они тут живут, братцы, доложу я вам, - мечтательно протянул Дорофей.
- И то верно!
- А может, к англичанам сдаться? — подал голос Мухамет-Рахим. — У них и еды навалом и махорки, да и не стреляют пленных они: эти на телегах врать не будут.
— Верно, — вклинился совсем молодой вихрастый парень, рязанец Семён, - Они нас побили, значит, за ними и сила!
— Можно и так, - пробасил Ерошка, закуривая козью ножку от веточки с красным угольком на конце, - Ну че, земели, порешаем по-нашему, по-крестьянски, всем миром?