Илаяс, услышав вопрос мисс Монтгомери, почесал подбородок и застыл в некой задумчивости, очевидно, пытаясь найти в закромах своей памяти зёрна воспоминаний о подобных узорах.
– К сожалению, не могу ничего припомнить. Сам силуэт напоминает мне что-то, что, как мне кажется, я когда-то и где-то видел, но не могу утверждать с точностью… Вот бы мы были сейчас не посреди нигде, а в Нью-Йорке – тогда бы я смог и проконсультироваться с известными на весь мир специалистами по символистике и по культурам народов Африки, или же порыться в архивах библиотеки Колумбийского университета… Но, увы. Пока что только могу сказать, что сам силуэт мне очень напоминает пасть обычной речной пиявки, или морской миноги – знаете, такая рыба-паразит, которая зубами вцепляется в плоть жертвы и высасывает её кровь…
Тем временем доктор Кревски, ответив на реплику сэра Генри, погрузился в изучение загадочной золотой маски, которую Арчибальд выудил из-под матраца в номере Луиса де Мендосы парой дней ранее; суматоха подготовки к путешествию и отхождения после событий субботнего утра, а также весьма некомфортное путешествие в кузове грузовика не располагало к научным изысканиям, и сейчас, поужинав, пригубив и расслабившись, Питер смог уделить достойное внимание этому артефакту.
Поначалу этот предмет показался археологу маской, сделанной из золота, составленной из кубообразных выпуклых элементов, составлявших некий геометрический узор. Прорезей для глаз, носа и рта, тем не менее, в ней не было (хотя обычно в погребальных масках культуры Тиуанаку, на которую данный артефакт весьма и весьма походил, такие прорези обязательно делались). Перевернув её тыльной стороной, Питер поразился качеству шлифовки металла – идеально гладкое, немного вогнутое зеркало притягивало взор золотистой прозрачностью своей глубины, в которой искажалось, растворялось отражение лица учёного. Спустя несколько ударов сердца Питер ощутил, что уже не в силах отвести свой взор от своего неестественно искажённого облика, который, казалось, обрёл собственную жизнь и начал вглядываться в Кревски из металлического зазеркалья. Золотые блики слепили и резали, и слёзы навернулись на глаза Питера; влажная пелена заполонила всё пространство обзора и доктор Кревски попытался смахнуть её, моргнув.
Он стоял на вершине древней каменной пирамиды, невысокой, но огромной по своей площади, идеально квадратной, покрытой пылью , мелкими камушками и крупными трещинами; он стоял в свете полной луны, придававшей окружавшему пейзажу серебристый оттенок и внушавшей тревогу и какое-то иррациональное беспокойство. Судя по холодному разреженному воздуху и ослепительной яркости звёзд, пирамида располагалась высоко в горах. Вокруг царило безмолвие, нарушаемое лишь звуками дыхания Питера: вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Внезапно в этот мерный ритм вплёлся едва заметный шелест, словно что-то гладкое и мягкое скользило по каменной или металлической поверхности. Спустя ещё несколько ударов сердца в мелодию вплелось и коварно тихое пение сотен, тысяч, десятков тысяч маленьких поцарапываний, таких, какие издают хитиновые ножки жука, пойманного сорванцом в стеклянную банку, из которой несчастное насекомое упорно пытается выбраться. Опустив взгляд доле, Питер увидел смутные тени, окружавшие платформу, на которой стоял; когда его зрачки адаптировались к освещению, он рассмотрел, что это было… Огромные, чудовищные белёсые щупальца, жирно блестевшие в холодном лунном свете танцевали некий танец вокруг пирамиды, вырываясь из-под неё, окутывая её, словно коконом, царапая её мириадами мелких лапок, усеивая её нескончаемым потоком толстых противно извивавшихся безглазых личинок, которые, словно осознав, что Питер их заметил, все одновременно устремились к нему, стремительно сокращая расстояние…
Моргнул снова.
Ослепительное солнце жуткой болью обожгло его сетчатку, которая адаптировалась было к лунному свету, а лёгкие спёрло от жаркого, паркого влажного тропического воздуха, пропитанного экзотическими ароматами. Он стоял на склоне гигантской горы, подножие которой утопало в изумрудном океане джунглей, а самого его окружало целое море людей – тысячи мужчин и женщин, стариков, взрослых и детей, всех рас и национальностей, обнажённые, потные, покрытые узорами из глины – узорами, подозрительно напоминавшими татуировку на груди у Огастеса Ларкина, – источавшие сладострастные вздохи, стоны, крики экстаза… и боли. Поскольку помимо чудовищно оргаистических, извращённых поз и действий, которые совершали окружавшие друг с другом – молодая красивая негритянка с рельефной грудью скакала на худощавом рыжеволосом мужчине, оседлав его чресла; мужчина-азиат вонзался своим членом в рот темноволосого парня, который от удовольствия жмурил свои малахитового оттенка глаза; пятеро мускулистых негров совокуплялись с оплывшей жиром блондинкой, сквозь её редкие волосы проглядывал покрытый старческими пигментными пятнами череп; две изумительно похожие друг на друга, словно близнецы, светлокожие женщины тёрлись потными телами друг о друга, запустив пальцы рук друг другу глубоко в роскошные гривы каштановых волос; ещё одна пара – темнокожий мужчина и смуглая женщина – совокуплялась прямо у ног Питера, при этом мужчина не только ритмично двигал бёдрами, но и активно работал зубами, разрывая горло женщины в клочья, а та – та счастливо улыбалась и сладострастно хрипела своим истерзанным горлом; чуть в отдалении группа молодых светлокожих девушек содомировала темнокожего старика его же рукой, оторванной у локтя…
Едва сдержав рвотные позывы, Питер зажмурил глаза.
Внезапно он снова ощутил прохладу. Не пронизывающий кристально-чистый холод, как в первый раз, когда он оказался на вершине пирамиды; прохлада была такой, какую встретишь в сухой и безжизненной пустыне, внезапно наткнувшись на скалу и войдя в пещеру у её подножия. Открыв глаза, Питер обнаружил себя в тёмном пыльном коридоре. Каменные стены, составленные из блоков песчаника и известняка, были сплошь покрыты прихотливой вязью древнеегипетских иероглифов; стены и пол коридора были покрыты густым слоем пыли, причём под ногами у Питера её было почти по щиколотку. Вокруг царила темнота и тишина, нарушаемая лишь потрескиванием факела, который внезапно оказался в руке у мужчины. Внезапно отдалённое эхо донесло какие-то звуки, которые сознание не успело ещё проанализировать, но подсознание уже отреагировало незамедлительно холодными мурашками по спине и вставшими дыбом волосками на затылке: бежать. Стремительно, срочно, сейчас же. Спасаться. Иначе – смерть, или ещё что похуже. И Питер побежал. Коридор внезапно пронзился перекрёстком, и учёный, не думая, свернул вправо. Ещё перекрёсток, снова вправо. Звуки оформились в рычание и отзвук стремительного бега – словно кто-то с мягкими лапами, которых явно было более двух, четырёх и даже восьми, изо всех сил старался сократить расстояние между ним (ними?) и Питером, и попутно издавал тихое, злобное и полное предвкушения рычание. Снова перекрёсток, снова поворот, и снова, и снова, и снова, и не было конца и края этому бесконечному лабиринту, в котором были только Питер, неизвестная опасность, преследовавшая его, темнота и пыль…
Судорожно вздохнув, Питер снова моргнул и – снова оказался за столом в окружении своих коллег. Казалось, никто ничего не заметил, и прошло всего несколько мгновений с тех пор, как доктор Кревски начал рассматривать загадочный артефакт.