Несмотря на комфорт, который предоставляли каюты первого класса, и общество, обеспечиваемое салонами, в которые попадали лишь люди достойного социального круга, морские путешествия не относились к любимому виду странствий сэра Генри. Когда-то он восхищался ими, тем, как за столько короткий промежуток времени человечество смогло подчинить себе стихию и в разы, в десятки раз сократить риск и время трансатлантического путешествия. Но открытия и изобретения этого века заставляли тщательно выверенный, лишенный долгих простоев в бессмысленных портах путь в Лиму казаться черепашьими бегами с эстафетой, роль палки в которой исполнял сам сэр Генри. Покорив землю, опутав ее (во всяком случае, цивилизованную часть) сетями автомобильных и железных дорог, покорив море плавучими колоссами межокеанских лайнеров, человек обратил свой взор на небо, и, за считаные года с полета братьев Райт, проделал огромный путь. Полтора с небольшим года назад был дважды покорен Атлантический океан, и, что немаловажно, честь эта принадлежала подданным короны. Генри хорошо помнил, что, прочитав про эти подвиги в газете, поднимал тост за Алкока и Брауна*, спустя менее чем месяц, за майора Скотта**.
И, воистину, солнце эпохи путешествий на самолетах и дирижаблях как через Атлантику, так и внутри цивилизованных стран, уже освещало золотистой зарей прогресса горизонт.
Но пока еще оно не взошло, и недели приходилось проводить в борьбе со скукой, вечным противником людей, осознавших, что ни в облаках на горизонте, ни в волнах, ни в повседневной корабельной суете нет ровным счетом ничего интересного. Еще с африканских времен Генри осознал одну простую вещь – если хочешь забыться в какой-то рутине, то ее надо превратить в привычку. И он расписал свой день до минуты, и следовал этому расписанию.
Неизменно ранний подъем, без которого невозможно поддержание бодрости духа. Чашка крепкого чая, чтобы разогнать остатки сна. Водные процедуры, ибо чистоплотность – признак джентльмена. Легкий завтрак с еще одной традиционной чашкой горячего чая с молоком, причем, следуя наиболее классическому методу, налитым до чая. Непременное прочтение свежей утренней газеты, если ее доставляли своевременно, что, увы, было возможно лишь во время стоянок в портах. Короткий, но продуктивный отдых за книгой одного из классиков, а также корреспонденцией, в случае ее наличия. Ровно час спортивных занятий с гирями. Повторение водных процедур и прогулка по кораблю. Ланч, неизменно и всегда ровно в два часа. Чтение газет и журналов в салоне. Стрельба в тире. Вист с избранными партнерами. Ужин. Если того требует вежливость и ситуация, вечерние визиты (не то, чтобы часто возникала на корабле), или вечер за книгой и разбор накопившейся за день корреспонденции. И, под конец, вечерний туалет и отбытие ко сну.
Это позволяло занять день достаточно плотно, чтобы устоять перед приступами скуки и блужданиями мысли, свойственными безделью. Генри слишком хорошо знал последствия последнего.
И долгое ожидание наконец-то подошло к концу. Последняя пересадка, последний рывок, и, вот она, Лима!
Город, некогда являвшийся проводником силы другой, старой Империи, которой не хватило сил удержать его.
И, сходя на берег, Генри испытывал смешанные чувства. С одной стороны, столетие независимости не пошло городу на пользу. Он выглядел человеческим муравейником, а не цивилизованным городом. С другой же, прогресс выталкивал его из прошлого, и, как это нередко бывает, не имеющие ничего куда смелее идут вперед, чем те, кому есть что терять. Хотя, чтобы полностью оценить изменения, здесь нужно было жить годы (чего, разумеется, сэр Генри делать не собирался), все вокруг кричало о переменах и росте. Новые, построенные с помощью современных методов и машин дома, планировка улиц, безжалостно вскрывавшая плоть старых районов, будто бы сражающиеся за право попасть на глаза богатому, только что сошедшему с корабля путешественнику магазины, грохочущие по улицам трамваи и канализационные люки…
Последнее смягчило точку зрения англичанина на город и, приказав носильщику тащить вещи за собой, он направился к консулу. На корабле он уже навел справки о надежных местах для сна и хранения вещей, а также местах, где можно было поискать переводчиков и проводников, но не в его привычках было не проверять полученные сведения. Представившись, познакомившись, подтвердив достоверность информации, получив штамп в новенький темно-синий паспорт от тридцати двух страницах, который только-только начали выдавать в метрополии, и задав свой регулярный вопрос насчет присутствия некоего Орсона Райли в стране, он отправился в три раза уже рекомендованный отель.
Который оставил его довольно равнодушным – хотя Генри старался брать самое лучшее, отсутствие избыточной роскоши его не смущало, равно как и не привлекал местный колорит, причудливо смешивавшийся с европейскими гостиничными традициями. Важным было то, что Ларкин не экономил на членах экспедиции – обратное заставило бы Генри задуматься о целесообразности участия в ней. От предложенного напитка он вежливо отказался.
До встречи оставалось не так уж и много, и, расплатившись с носильщиком, умывшись, переодевшись в подходящую вечернюю одежду, и, совместив умерено щедрые чаевые с просьбой портье отправить срочное письмо пресловутым переводчикам и доставить свежие английские газеты в номер сейчас и каждое утро, он отправился по указанному адресу.
К счастью, для этого не был необходим ни проводник, ни какие-то особые познания в испанском языке. Бар был совсем рядом. И, войдя внутрь, Генри сразу же почувствовал себя не в своей тарелке. Запах воска и вид горящих свеч навевал дурные воспоминания и дурные мысли. Генри предпочитал электрическое освещение не только из любви к прогрессу. А тут… стараясь не подавать виду, он прошел к человеку, который с наибольшей вероятностью являлся Огастес Ларкин, он оказался перед сложной дилеммой.
Дело в том, что формально он никого из присутствующих не знал, карточку заранее не присылал, а сейчас вручать ее или действовать иным традиционным для знакомства в кругу джентльменов обществе было невозможно. Поэтому Генри, мысленно обругав себя за то, что не обзавелся письмом консула, которого Ларкин наверняка знал, совершил то, что называют позаимствованным у французов словом faux pas:
- Мистер Огастес Ларкин, я полагаю, Генри П. Дэвенпорт-Карпентер, к вашим услугам.
Но, судя по приветствиям, собравшееся здесь общество не придавало существенного значения традициям. А некоторые не беспокоились и об иных нормах приличия. Впрочем, большинство из них, похоже, было американцами. Оставалось лишь занять предложенное кресло и выслушать руководителя экспедиции.
Внешность которого несколько беспокоила Генри. Он всегда настороженно относился к признакам болезни, а Ларкин за несколько минут знакомства успел продемонстрировать немало – в не самом лучшем освещении видны были лопнувшие капилляры глаз и мешки под глазами. Хотелось верить, что это лишь следы усталости, связанной с подготовкой экспедиции, но опыт подсказывал, что всегда стоит предполагать худшее.
Тем временем Ларкин, отпустив не самую уместную шутку в адрес подданных короны и особ голубых кровей, предложил отобедать, и начал перечислять блюда, которые, по его мнению, стоило бы отведать будущим участникам экспедиции. Вкусы Огастеса и Генри не совпадали. Последний оставил рыбалку и не притрагивался к рыбе, да и остальным морепродуктам уже несколько лет. Причиной был последний улов его, рыба, из глаза которой торчал червяк длиной в несколько дюймов.
- Стейк, полной прожарки…
Он повернулся к Ларкину.
- Прошу простить меня за то, что не следую вашему совету, но я не ем рыбы.
И, когда официант с принятым заказом отошел от стола, Ларкин наконец-то перешел к делу. Правда, пока что обошелся без деталей, ограничившись намеками и представлением своих спутников. К своему удивлению, Генри обнаружил, что лучшее первое впечатление из них производит негр. Несмотря на свое подлое происхождение, он сидел с ними за столом, и, возможно, даже имел на это право. Луис де Мендоса походил не на традиционного секретаря, а на представителя особой прослойки людей, которые служат связующим звеном между аборигенами и колониальной властью. Она часто бывала необходима, но к составляющим ее людям Генри испытывал отвращения – слишком мало было исключений, которые не пользовались бы своим положением, чтобы набивать карманы или злоупотреблять властью. Большинство было ничем иным, как паразитами в человеческом обличье, которые пользовались слабыми местами колониальной системы и предавали своих сородичей.
Но первое впечатление нередко бывает обманчиво, и какие-то далеко идущие выводы на основании приятной улыбки или злобных взглядов делать, определенно, не стоило.
Что стоило сделать, так это вежливо поприветствовать представленных, и подождать перехода к настоящей сути дела.