—Не первый, — угрюмо согласился Фёдор и тем же тоном, не меняя принятого на лицо выражения, упрямо возразил своим же словам: — А то и первый? Сказано же, что последние станут первыми, а первые последними. Но не мне о том судить, ибо и об этом тоже сказано. План истребить целый свет, говоришь, есть? Что же нам бояться этого плана, ежели мы от этого света всю нашу жизнь одно лишь истребление нашего существа видели? Поделом такому миру, так я считаю: отречься от него надобно, отряхнуть прах его с наших ног, если остались у кого ещё ноги. Сжать ладонь нашу в кулак надо, если осталось ещё, что сжимать. А слов довольно. К деланью приступать надо: я так считаю.
И Фёдор оглядел народную массу, будто пытаясь проглядеть своё существование где-то в безвестном пространстве, и вдруг, повинуясь налетевшей на него умственной буре, надрывно воскликнул во весь человеческий голос:
— А и деланье какое лучшее из всех?! Говорили нам в раньшие времена, такие как ты, дядя Игнат, говорили, что лучшее деланье — давание: давай земля хлеба, давай мужик подать, давай мать солдат царю! А перевернулось всё, и не давание теперь лучшее делание, а давление! Дави землю, дави деньги, дави мать, дави детей: соком изойдут, и сладок тот сок! Уважение, говорили нам попы, наш вековечный долг: уважай царя, уважай отца, Россию уважай, Бога уважай! А перевернулось всё, и не уважение наш долг, а уничтожение! Нет Бога ныне, нет царя, России нет и отец из-под земли лишь вещает бесплотным гласом. Истребовали, истребовали с нас многое раньше, а перевернулось всё, и вместо истребования ныне истребления мы жаждем! Вот так я и скажу на Суде.