Отмучившись, слабый Игнат упер в Федора немигающий невыразительный взгляд. Заговорил тихо-тихо:
— Посягать и паразитировать свойственно имущим. Коли имеешь — всегда хочется иметь больше. Ночами не спишь — об рубле думаешь... А сейчас? Оглядись, Федор.
Масса сжалась вкруг двоих, и мир внимал, и безутешно поскрипывала под остроконечной сталью фактура писчебумажного листа, назначенного запечатлеть траекторию исканий голых душ, заброшенных посередь угрюмой слепоглухой степи.
— Брешут, что Белый царь на германцев войной шел. По-настоящему войны никакой нет, а есть план истребить целый свет. Для того в Городе введены механизмы... Оттого монополия. Хлеб скоро запретят.
Зашептал страстно:
— Наступают последние времена, Федор. В союзе с живыми восстают усопшие. Василий вернулся из солдат неспроста: близится всеобщее воскресение. Прошлый достаток не в счет, ведь пред Господом Богом я нищ. Семнадцатый. Но и ты не первый. И оба мы на последнем суде — равно что блохи.
Стеклянные пуговицы, посаженные Игнату взамен природных глаз, мироточили.