Сцепив руки в замок за спиной, амазонка стояла навытяжку, расставив ноги по ширине плеч. Она решила и решилась. Или все-таки отчаялась? Иногда эти два слова так похожи... Но презрев советы и отринув страх, задавив решимостью печаль, она встала на песок в компании четверых, таких же, как она. Четверых… Из двух сотен, что были вначале.
Советовал Абдула, предостерегала Ирма, собственное внутренне чутье сопротивлялась, но она выступила вместе со всеми. Почему? Потому что весной вишни в цвету. Потому, что она должна оправдаться перед самой собой. Потому, что она должна донести до Хана слова того, кто подарил ей ростки жизни. А еще потому, что презрения она боялась больше смерти. И если бы она ушла сейчас, то, может быть, не праздные зрители, но она сама себя бы поедом ела за то, что остановилась у самого конца. Не вступила на дорогу, с которой нет возврата.
За что тогда умирали остальные? За то, чтобы она, ни разу не победившая, как трусливый заяц бежала, поджав хвост? Нет. Тысячу раз нет. Впереди – стена огня, а как известно, лучше всего родит земля на пепелище. Это ли не знак? Надо только сделать несколько шагов.
Это кажется так просто: сколько раз в день она делает их – тысячу, две, десять? А тут надо всего несколько. Так почему ей так боязно, почему она, поднявшая в молодости оружие на сестер, не готова переродиться или сгореть? Для родных она давно мертва – так пора или воскреснуть, или перестать ходить и смердеть и умереть по-настоящему.
Хан все говорил, а Куница смотрела на мрачное небо, которое, по обыкновению, безмолвствовало. Но вот прозвучали последние слова, и медлить было уже нельзя. Женщина оглянулась назад, выискивая на трибунах Ирму. Не нашла. И, вздохнув тяжело, пошла четкими шагами, как на параде, вперед, шепнув себе:
- Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать.