Лежащее на песке грузное тело, истекающее жизненными жидкостями через открытые раны. Шрамы, полученные во множестве прошлых племенных поединков, при атаке деревни, и вновь рассеченные лезвиями людей. Две головы, со свистом вдыхающие воздух через два горла. Каждый вдох дается, казалось, тяжелее прошлого, будто воздух тоже ненавидел последнего выжившего из племени с далекого Юга, и оружие, наводившее биение сердца назад такой ужас, безвредно лежит в поднятой ветерком пыли.
Вокруг возгласы публики, превращающие его личную вселенную боли в распадающийся хаос, шумящие и бьющие чувствительный слух, как кроны леса во время шторма.
ссылкаОн знал, что их не несмотря на всю причиненную боль люди никогда не пытались интересовались его знаниями. Они убивали шаманов, жгли ритуальные хижины и сохраняемые поколениями священные знаки, они никогда не интересовались мнениями убиваемых зверолюдов, их правдой, их истиной.
И даже когда он, их чемпион, сумел доказать правоту, уничтожив целый отряд имперцев, упорствующие в невежестве не сдались, а лишили его смерти, связали цепями и законами, и бросили на эту Арену, обещая и вновь обманывая надеждой.
И, хотя сейчас не было никакой надежды, что человеческий воин собирается выслушивать его, Демогого'он повернул к нему морду, и с налипшим от слюны песком губами прорычал. Ему казалось, что слова раздаются громко, как гром в вале накатывающих восторженных голосов, но на самом деле они были на пол тона громче человеческого шёпота:
– Видишь. Освободи её. Дай мне пройти к бессмертию.
Другая голова, Самибарбаера, безумно запела, зашептав в песок о Судьбе и предназначении, о ритуальной сил поединка Охотника и зверя, чья кровь не смогла бы утолить его жажду, но Марзефор не слушал её. Его разум был расстроен.
Сумрак ненависти, смеха и упоения кровавой схваткой явился ему в глубине судорог его боли, и он казался ослабевшему от потери крови зрению видимым, подхватывая нитки души из не могущего умереть тела, обещая спасение его в безумии.