Он всегда думает, что я уже сплю. Но я знаю, что он вернулся, ещё с того момента, как в двери поворачивается ключ. Уснуть раньше — невозможно. Не могу, какой бы усталой ни была. Мне нужно быть уверенной, что всё в порядке. Его не поймали и не везут в наручниках, чтобы запереть в холодном каменном гробу и избить ногами до полусмерти. Только когда кусок металла щёлкает в замочной скважине, я впервые закрываю глаза и облегчённо улыбаюсь. Потому что всё хорошо. На этот раз.
Он всегда снимает ботинки и крадётся по коридору, чтобы не потревожить мой хрупкий покой. Забавный.
Я знаю: он убивает. Танцует пляски Смерти ради нашей Жизни. Чтобы каждый день нам было на что существовать. Никому другому я бы не простила такого гнусного вмешательства в естественные законы бытия, их попирания — а ему прощаю. Не потому, что ставлю себя и свои нужды выше чужой жизни и прав на неё, нет. Просто каждым своим убийством он восстанавливает справедливость. А в мире её так немного, сущие крупицы…
***
Мы лежим прижавшись друг к другу. В квартире холодно, промозгло. Кажется, стоит выдохнуть — и явственно увидишь в воздухе капельки пара. Осень уже вступила в свои права в городе стылого гранита и туманов, но коммунальные службы не спешат дарить его жителям тепло. Поэтому мы дарим его друг другу сами, разделяем одно на двоих.
— Как прошла ночь?
Айс сегодня выходной. Он всегда спрашивает про смену, когда не может присмотреть за мной.
— Устала немного… — уклончиво отвечаю я.
— Кто приходил?
— Снова этот…
Я прижимаюсь к брату плотнее и кладу голову на грудь. Он мягко играет моими волосами.
— Сделать так, чтобы он больше не приходил, — хочешь?
— Не-ет…
Я улыбаюсь и обнимаю его. Мне приятна эта забота.
— Мы же не хотим помереть с голоду. И потом он не делает ничего такого. Только смотрит. Не распускает руки, как некоторые.
Частый «грех» среди посетителей. Они думают, что если платят и выбирают танцовщицу, то во время номера имеют право её облапать. Некоторые девчонки с этим мирятся — не хотят терять постоянных клиентов и дополнительный заработок.
— А он нет. И всегда щедр на чаевые, — продолжаю перечислять я. — Но…
— Но?..
Даже не открывая глаз, я чувствую, как лицо брата напрягается.
— Просто он так смотрит, как будто хочет привязать меня в ритуальном круге и принести в жертву Сатане.
— Детка, поверь, если кто-то на тебя так смотрит, значит, он действительно хочет это сделать.
— Или у кого-то вновь разыгралась паранойя, — подтруниваю я, игриво тыкая его пальцем.
***
Он целует — и моё тело против воли обмякает. Его выдох — мой вдох, и наоборот. И всё в жизни у нас напополам, в унисон. Даже не знаю, как люди слоняются по этому неуютному миру поодиночке. Без Айса поблизости это почти физически больно — жить.
Поначалу мне было стыдно. Из-за установок и общепринятых правил, из-за боязни осуждения и подозрений, чтó может подумать соседка тётя Даша… «Он ведь твой родной брат, так нельзя, не принято» — занозой сидела в голове мысль. А душа была не согласна. Но однажды вдруг пришло какое-то дзен-буддистское умиротворение и уверенность, что всё это — рамки, приличия, принципы жизни в социуме — в сущности такая мишура… Наносное и стесняющее, лишающее свободы, а главное — искусственно выдуманное. Кем? Когда? Зачем?.. Зачем оно нужно? С этими вопросами исчезли сомнения.
Ведь если так подумать, этой Вселенной, ни одному существу в ней, нет до нас дела — так кому же осуждать? И есть ли хоть у кого-то такое право? Мы пришли в этот мир, уже будучи кому-то ненужными. Самым близким по крови людям — родителям. Я часто представляла, как спрошу мать, почему она не сделала аборт. И, пожалуй, спросила бы, увидь её хоть раз в жизни.
Я заглядываю ему в глаза — словно смотрюсь в кусочек неба — и спрашиваю:
— Хочешь?..
— Нет. Ты устала. Лучше спи.
— Чёрта с два.
Я опрокидываю его на спину и скольжу губами по обнажённой коже, всё ниже и ниже...
— Несс, детка…
Он шумно выдыхает, сжимая ладонь в моих спутанных волосах.