Коляска легко катилась по скрипучим доскам пола, но как только колеса попали на садовую дорожку, а потом коварно вильнули на траву, ехать стало значительно труднее. Мартышка была похожа на ездовую собаку, которая тянет сани, вывалив от напряжения язык и дыша паром. Не будь она Мартышкой, она бы, конечно, попросила помочь кого-нибудь посильней, хоть бы Дубину, ему такое раз плюнуть. Но она была именно Мартышкой, у которой в голове не умещались такие сложности, а умещалась только текущая задача: доехать до стола. Она доехала, молча плюхнулась на скамейку, придвинула к себе альбом и принялась рисовать, не говоря ни слова. Это потому что она устала быть вместе. Ей нужно было срочно углубиться в себя и там немножечко побыть одной. Она нырнула в тихий омут с прозрачной водой. Чужие слова доходили до нее как сквозь толщу воды - глухо, медленно и искаженно, как бы издалека, и имели к ней самое косвенное отношение. Мартышка отдыхала. Она рисовала прямых как палка мужчин в темных костюмах и почему-то старинных высоких шляпах и дам с осиной талией и взбитыми локонами. Они сидели на диванах и разговаривали, танцевали, прогуливались по саду. Дом был нарядным и новеньким, как начищенная монетка.
Дом был большим, таким большим, что не умещался у Мартышки на одном листе. В нем был первый этаж, второй...
А еще был: подвал. И еще был: забор, калитка на замке.
И там было что-то ужасно страшное - в подвале и за забором. такое стршное, что Мартышка испугалась, что она его сейчас вдруг возьмет и нарисует. Мартышкин фломастер (черный) скрипнул жалобно и остановился как вкопанный. Если бы этой был карандаш, она бы его, наверное. сломала.
Мартышка вынырнула из своего омута, испуганно помотала головой и оглядела ребят, словно пытаясь зацепиться за них. Это было новое ощущение, очень странное. Она не часто пугалась своих собственных фантазий, и обычно ей было уютно в своем мирке. Мартышке стало немного холодно, словно она стояла на ветру в одной тонкой рубашке.
- Мы туда правда пойдем?