Рухнув на колени в позу истово верующего, готовый воздать свою последнюю молитву, Лав замер подле трупа женщины. По его щекам текли крупные слёзы. Когда он плакал в последний раз? Рыдал ли он вообще, хотя бы единожды после возвращения с залива? Как лицемерно было верить словам капитана. Как легко он в них поверил, забыл о тех жертвах, вычеркнул из памяти всё, что связывало его с войной, когда вернулся на гражданку. Но сейчас... Будто и не было тех тридцати лет, Санни только вышел из взятого штурмом дома, но прежнее чувство глубокого смятения сменилось опустошающей виной. Лесник был уверен, что наваждение затянуло его ещё глубже, если бы не голос. Её голос...
Санни протянул дрожащие руки вперёд, замер в нескольких сантиметрах от шеи индейской девочки. Выдохнув, легонько провёл большими пальцами по её щекам, смахивая хлопья крови:
– Л-латадавин?
Голос был хриплым, надорванным. Санни сам себя не узнал.
– Тебе надо умыться, детка. Всё будет хорошо.
Последнюю фразу Лав, похоже, произнёс уже для себя. Пошатываясь, он поднялся с колен и обратился уже к Рику, впрочем, не сводя напряжённого взгляда с юной тсалаги:
– Надо отмыть её и отвезти в больницу... Ребёнок явно не в себе.