Проведя ладонью по белой матовой поверхности моего доспеха, я прочувствовал пальцами его тяжелый и мощный холод, вселявший нешуточную уверенность в бессмертность своего владельца. Он не был идеальным, не был какой-то великой и святой ипостасью, что превращала бы бой в нечто красивое и правильно, отнюдь, - он был обычным доспехом. Прекрасно сделанным, продуманным, удобным, по-армейски бесхитростным и простым, как и положено быть нашей защите. Одевая его, я не олицетворял это скопление новейших технологий с чем-то одушевленным, чем-то более живым, нежели чем хорошо обработанный кусок стали и титана, я всегда воспринимал свой доспех лишь как инструмент, как безмолвную вещь, созданную, чтобы служить мне. Но, несмотря на это, я любил его – за то ощущение, что крылось под латами, ощущение силы. И не только той, которую он действительно давал, благодаря встроенным сервоприводам, но и той, что чувствовалась в каждом моем движении и чувстве – когда я нечаянно задевал плечом стену, ощущая это лишь в слабом давлении, да легком скрежете металла о бетон, когда я глядел на окружающий мир сквозь прочные стекла маски, на которые подавалась дополнительная информация, когда я слышал гул от моих ступающих по полу подошв, над которыми нависли лишние килограммы брони… Это все заставляло чувствовать себя воином, десантником, да и попросту крутым мужиком, особенно, когда тот взял в руки новую увесистую винтовку.
О да, глядя двумя своими дулами куда-то в стену, она каким-то невыразимым образом всегда меняла обстановку и окружение, а главное – смысл. Взводный арсенал становился небольшой комнатой с одной дверью, двумя зарешеченными окнами (решетки можно снести взрывом) и одним союзником – не успевшим еще зарядиться штурмовиком в таком же доспехе. В случае чего, я мог его запросто прикрыть, особенно когда щелкнул хорошо смазанный затвор, - такие мысли сходу лезли в голову, потому что оружие в руках давало мне новый уровень самосознания, будто некий ключ к суетливому ажиотажу войны. Все становилось на свои места – без имен, без кип бумаг, свидетельствовавших разные свидетельства, без какой-либо цены. Точнее, цена была, но она из денежной тут же переходила в тактическую. Этот новый смысл мне нравился больше – простой и без лжи.
- Никакого шанса против Кайзера, Йоззи? – переспросил я, с щелчком разгерметизации подняв маску. – Честно говоря, мне не хочется гадать – это бессмысленно, ведь мы даже половины информации не знаем… Но, что меня лично весьма и весьма успокаивает, так это наша с тобой позиция, Барон: мы не сидим на месте, мы скоро летим воевать. Так что если ты хочешь хоть как-то повлиять на ситуацию, а ты можешь, то помоги мне проверить амуницию остальных парней, а потом пойдем завтракать. И особенно внимательно проверяй новобранцев, - добавил я напоследок, беря в руки винтовку Хагенса…
Конечно, какие-то неполадки были весьма маловероятными для совсем новой, не проверенной боем амуниции, но мне тогда казалось, что каждое мое действие было весьма и весьма значимым, что каждая мелочь, каждое движение ершиком по стволу могло сыграть решающую роль в наступившей войне… И, на самом деле, это было правдой. Потому что для победы, которая по моему мнению была не такой уж и вероятной, нужно было делать все максимально гладко, идеально и верно. Нельзя было где-то халявить или расслабляться – даже от такой мелочи, как чистка ствола, зависело то, выживу ли я в предстоящем бою. Потому что для того, чтобы одержать верх, надо было очень и очень постараться, надо было выжать из себя максимум, выжать его из каждой минуты своего существования, и именно это требование судьбы придавало особое ощущение значимости моим действиям.