Золото Эскалона. Сокровище, дар свыше. Не металл - люди. Трэй не отводит глаз, давая Маркусу возможность любоваться живым золотом. Он уже наговорил на высшую меру для них обоих. Любое сомнение в Железной Истине считается преступлением и карается смертью. Только Трэй это нисколько не волнует. От каждого слова что-то неумолимо сжимается внутри, словно тугая пружина. С ней за всю жизнь не говорили так много, как сегодня. Словами, а не догмами Кодекса, видя в ней человека вместо послушного инструмента. Что-то сломалось, сдвинулось в привычно железном мире, пришло в движение. Не раздавит ли оно при этом маленькую эмпатку?
Ей всё равно. Она слушает Маркуса, как зачарованная. Забыв дышать, наблюдает, как ослабляются ремни железной маски. Как опускается она на стол бесполезным облетевшим листом. Маска - то, что превращает человека в оружие, лишённое сострадания и собственных желаний. Избавившись от неё, Маркус... перестаёт быть дознавателем? Ещё не до конца понимая, что это значит, Трэй подаётся вперёд, не отрывая лихорадочно блестящих глаз от лица, которое она не надеялась когда-либо увидеть. Живого человеческого лица, прекрасного в своих маленьких несовершенствах. Киллеарх красив утончённой красотой, невиданной в Эскалоне, однако с Маркусом ему не сравниться. Ошеломлённая, Трэй молчит, собираясь с мыслями. Откровенность за откровенность, так? Вот только нет у неё другого ответа. Она тихонько качает головой.
- Я не могу ответить иначе. Лишь благодаря Истине я до сих пор жива. Будь у меня другой дар, была бы давно мертва. Не будь у меня никакого дара - не была бы собой. Меня заставили служить Истине без права отказаться, и я служу, потому что это единственное, на что я годна. Ведь я эмпат. Чудовище, которое боятся и презирают.
Она повторяет слова Морро без всякой иронии, без протеста, примеряя на себя подобно новому платью, которое сидит как влитое. Нет для неё иного места в мире, кроме как Цитадель. Нет ни в других манящих своей открытостью странах, ни под серым небом родной страны. Она везде будет чужой. Не сможет прижиться среди беспечных чужаков, всегда помня, что была вынуждена творить с людьми. А земляки будут шарахаться от неё, зная, что появление золотоглазых сулит одни беды. Трэй суждено вечно прозябать в своём подвале. Со стороны подобное существование кажется бесконечным кошмаром, однако это не так. Она не осознаёт всю трагичность происходящего просто потому, что не помнит иной жизни. Ей даже удаётся придать голосу некую бодрость.
- Всё не так плохо, как вы думаете. Мы живём в темноте, но иногда нас выводят наружу, а ещё мы видим солнце в памяти людей. То, что показывал мне Киллеарх, пытаясь помешать пробиться к нужным воспоминаниям, это... Никто из жителей Эскалона такого никогда не увидит! Вы даже представить не можете, как я вам за него благодарна! Допрашивать людей тяжело. Но за нами приходят не каждый день. Бывает, неделю никто не вспоминает о нашем существовании, тогда можно просто жить. А ещё есть друзья. Они уходят или теряют рассудок, но пока они рядом, жить легче.
Человек приспосабливается ко всему, даже к кошмару, умудряясь и в нём находить маленькие сиюминутные радости. Абсурд ситуации в том, что эмпату приходится убеждать дознавателя, будто ему вовсе не настолько печально живётся, как тот думает. А что остаётся делать? Маркус не в силах изменить правила Цитадели, так пусть хотя бы не изводит себя бессмысленными размышлениями о горькой доле эмпатов. Пусть лучше в его голосе звенит знакомая сталь. Невыносимо смотреть на него потерянного, отчаявшегося. Невыносимо когда он думает, что она его ненавидит. И поэтому она произнесёт вслух то, что говорить ни в коем случае нельзя.
- В моём сердце нет ненависти ни к вам, ни к другим дознавателям. Даже к Морро. Вы не родились такими, вам пришлось такими стать. В Эскалоне есть лишь один человек, которого стоит ненавидеть, и это не вы! Я...
Трэй осекается. Ей никак не хватит слов передать всю палитру чувств, которые она сейчас испытывает. Сжатая пружина распрямляется, не выдержав давления. И в безрассудном порыве она отпускает эмоции, позволяя им пронестись по комнате тёплым ветром, протанцевать весёлыми золотыми искорками, омыть сидящего напротив мужчину в серой мантии ласковыми незримыми волнами, выплеснувшимися прямо из её души. Глаза вспыхивают в полумраке двумя маленькими солнцами. Вряд ли старая допросная камера видела когда-либо подобные эмоции. Такую тихую радость и светлую грусть, и безграничное доверие, и сочувствие, и готовность пройти через что угодно, и робкую нежность, и ещё что-то большое и тёплое, а также маленькое и пушистое, как котёнок, чему Трэй всё не может подобрать подходящие имена. Эта дружная компания вытеснила из души весь ужас сегодняшнего дня, а ненависть там никогда по-настоящему и не появлялась.
Позволив себе светиться не дольше нескольких секунд, она вновь захлопывает створки своей раковины и опускает взгляд.
- Простите... Я не смогла бы выразить это словами.
Приходит запоздалое понимание, что Маркус запросто может отгородиться от этих эмпатских штучек железной маской. Но Трэй не собирается лезть к нему в душу. Ей только хотелось, чтобы он убедился: она испытывает к нему всё, что угодно, но не страх и ни в коем случае не ненависть.