Эдельвальд еще некоторое время лежал, приходя в себя после кошмара и пытаясь отдышаться. Сердце колотилось, словно намереваясь вырваться из груди кровавым фонтаном. Мокрая рубашка противно липла к спине. Но самым мерзким во всей этой ситуации была память об отвратительном шелесте. Он был каким-то необычным, загадочным, и от этого еще более пугающим. Свои сны охотник предпочитал не помнить. Кошмары давно преследовали мужчину, что, в принципе, не удивительно. Любой, кто зарабатывает на жизнь истреблением чудовищ довольно быстро теряет способность глубоко и спокойно спать. Некоторые - из тех кому повезло выжить и набраться опыта - со временем даже начинают считать это чем-то обыденным. Словно так и должно быть.
В этот раз дело было не только в кошмаре. Неестественная, до звона в ушах, тишина, затопила комнату Эдельвальда, похоронив под своей толщей любой маломальский шорох. Ни скрипа половицы, ни дуновения ветерка - ничего. Лишь однажды охотник испытывал нечто подобное. Это было несколько лет назад, в дремучем лесу на окраине известного мира. Туда его привел контракт, заключенный им в небольшом городке с перепуганным и уже было отчаявшимся мужиком - жителем близлежащей деревни. Неведомое зло повадилось таскать мелкую скотину. Потом животных побольше. Ребенка. Затем бесследно пропала семья, опустевший дом которой вселил настолько дикий ужас в обитателей скромного села в пару дюжин халуп, что те послали гонца за помощью в ближайший оплот цивилизации. Путь туда занял чуть больше половины дня. Нанявший его селянин возвращался вместе с ним. Он шел пешком, держась, с позволения охотника, за стремя коня. Именно это, по большей части, явилось причиной столь долгого перехода. В одиночку Эдельвальд добрался бы куда быстрее. Вот только с равными шансами он мог бы и не добраться вовсе. Дорога пребывала в отвратительном состоянии. Заросшие огромными лопухами и высокой травой обочины. Узкая, порой еле заметная колея. Было очевидно, что этот путь не пользовался популярностью. До места назначения они добрались к вечеру. Деревня встретила его радушно, потому что он, пожалуй, олицетворял собой единственную надежду этих несчастных людей. Так часто бывало в подобных удаленных от цивилизации уголках. Здесь можно было рассчитывать только на себя, да на вот таких редких, как Эдельвальд, наемников. Его накормили и уложили спать в покосившемся хлеву. С утра он планировал расспросить местных крестьян и приступить к поискам. По обыкновению охотник установил несколько ловушек перед сном, настрого запретив местным соваться пока он спит.
Проснулся Эдельвальд в оглушительной тишине, от которой по коже бежали полчища мурашек. Сначала вверх, заползая под основание черепной коробки. Затем вниз, увлекая за собой душу в пятки и вздымая волосы дыбом по пути своего следования. Возле лежащего в ступоре охотника стоял абсолютно черный, как ночь, волк и изучал его горящими во тьме золотыми глазами. Пасть его замерла в агрессивном оскале, орошая пол капающей время от времени слюной. Ни одна из бесполезных теперь ловушек не была потревожена зверем, что по зрелому размышлению было попросту невозможно. Как и то, что все это можно было увидеть абсолютно темной безлунной ночью в закрытом хлеву. Стен строения видно не было. Казалось за узким кругом непонятно как освещенного пространства, в котором находились они с волком, клубилась тьма, чьи цепкие лапы и острые, полные глухой злобы глаза норовили схватить Эдельвальда, утянуть в себя из этого спасительного круга. Порывались. И, словно обожженные, отдергивались назад. Сонм голосов сливался в громком шепоте наперебой зовущих его по имени существ, вихрившихся там, за этим кругом. В какой-то момент этой, казавшейся бесконечной, ночи, шепот достиг яростного крещендо и резко смолк. Лишь для того чтобы вырваться из пасти стоящего в паре шагов от него зверя. "Беги". Золотые глаза заполнили собой все пространство в сознании охотника. Он не мог ни оторваться от их расплавленного великолепия, ни думать о чем либо другом, пока неприятная боль не заставила посмотреть на все еще существовавшую и принадлежащую ему правую руку. Золотой лучик рассветного солнца пробивался сквозь покосившиеся от старости и недостатка ремонта ворот хлева и бил своим ярким великолепием прямо по глазам Эдельвальда. Дрожа от пережитого, охотник смог наконец пошевелиться. Разжав стиснутый до побелевших костяшек кулак, он обнаружил причину боли. Кольцо, изящные переплетения серебра которого формировали собой то ли волчий, то ли собачий силуэт. Выдохнув и кое-как утихомирив неистово колотящееся сердце, мужчина с трудом поднялся, собрал вещи и вышел из хлева. Его взору вновь предстала деревня, в которой на этот раз не было видно ни души. Ни следа того, что в этом поселении буквально вчера жили люди. Покосившиеся домики заросли мхом, а деревья, виденные охотником накануне на значительном удалении, обступили само поселение плотным неприветливым кольцом. Путь назад, тем не менее, прошел без эксцессов. Порасспросив округлявших при виде охотника глаза жителей небольшого городка, Эдельвальд узнал достаточно тревожные новости. По местным преданиям население этой деревни однажды просто исчезло, не оставив даже следов. В домах до сих пор должен был лежать их скарб - его боялись касаться даже самые отбитые мародеры и оппортунисты. Более того, это место считалось проклятым. Место, откуда не возвращался еще ни один не в меру любопытный путник. Местные, понятное дело, и носа туда не совали. То, что мужчина каким-то необъяснимым образом вернулся, отправившись в одиночку в это гиблое место, казалось им невероятным. Никто из них, тем не менее, не торопился расспрашивать о подробностях. А сам Эдельвальд, видя как некоторые в замешательстве пятятся при его приближении, не горел желанием поделиться. Вполне возможно охотник предпочел бы забывать не только сны.
Рука мужчины сама потянулась к мечу у изголовья кровати, как вдруг в дверь постучали. Эдельвальд невольно вздрогнул от неожиданности. Кого могли принести черти в такое время? Неужели игнийцы все-таки где-то просчитались? Легко вскочив на ноги, охотник подхватил фамильный клинок, не вынимая его, впрочем, из ножен и подошел к двери. Аккуратно прислонив Слово к косяку, положил руки на засов, и, стараясь не шуметь во вновь воцарившейся абсолютной тишине, медленно убрал его. Слегка приоткрыл дверь, молча разглядывая пожаловавшего к нему ночного гостя сквозь неширокую щель.