Экзекутор так же на прощание махнул Светке рукой, и кивнул, полуобернувшись, а затем исчез, растворившись во тьме. Он пошел своей дорогой, а Света - своей. Вниз по склону, по извилистой тропинке, ведущей через замусоренный подлесок, к редкому электрическому свету, рассеивающему мрак безлунной декабрьской ночи. С возвращением в город Света будто вернулась из мрачной волшебной сказки в серый и скучный мир с его обыденными панельными домами, серыми стенами, горбатым асфальтом, испещрённым кратерами выбоин. Ночной Энный был тих и скучен, и не верилось даже, что не так уж давно на его улицах шел бой не на жизнь, а на смерть. Минувшая встреча с Экзекутором и вовсе начинала казаться всё нереальнее. Разве могло такое быть, что в столь сером и невзрачном настоящем, в котором есть, например, вот этот нетрезвый мужик, прошедший мимо Светки, или та стайка гогочущих подростков, бредущая через дорогу, мог появиться мрачный всадник из далёкого прошлого, изъясняющийся высокопарными фразами и стреляющий арбалетом с коня по детям-марионеткам? Разве могло так быть, что вот только что Светка говорила с настоящим Экзекутором и боролась с маньяком, а завтра будет засыпать на уроках под бубнёж престарелой учительницы и шушуканья с задних парт, больше любых маньяков боясь того, что её вызовут к доске? Света будто бы жила две жизни одновременно, и обе порой казались нереальными, проживаемыми кем-то другим. Наверное, что-то такое чувствовали те, западные супергерои.
В это время ночи Энный становится очень пустынным и тихим. Кроме нетрезвого мужика и стайки подростков Света встретила на своём пути только сомнительного типа в шапочке, который просто прошёл мимо, да прикормленного бродячего кота у закрытого магазина, который уплетал что-то из пластиковой упаковки от селёдки. Большую часть пути она прошла в полном одиночестве, наедине с одинаковыми серыми домами, задумчиво шагая по пустому тротуару и переходя через дороги, по которым не ездило ни одного автомобиля. Энный спал, и только где-то далеко ещё звучали милицейские сирены, намекающие, что в городе всё-таки существует какая-то ночная жизнь. Света свернула в родной двор, нашла среди одинаковых многоэтажек свою, родную, и направилась прямо к ней. Остановившись у подъезда, чтобы набрать в руку горсть снега и стереть кровь с рукава и раненой конечности, она не сразу заметила, что стоит тут не одна. На скамейке перед подъездом, обычно занятой престарелыми жительницами дома, сейчас сидел одинокий и молчаливый пенсионер, опираясь на выставленную перед собою трость. Света видела этого соседа всего дважды, когда он забирал квитанции из почтового ящика. Отец говорил, что этот дедушка - фронтовик, герой войны. Дед всегда был молчалив, и ни на кого не обращал внимания. Вот и сейчас в паре шагов от него девочка-подросток смывала кровь с одежды снегом, а он просто сидел и смотрел куда-то в пространство, словно старый филин на ветке. Испещрённое морщинами лицо выражало какую-то затаённую тоску, непокрытые седые волосы трепал холодный ночной ветер, а скрюченные артритом пальцы цепко держались за рукоятку трости. Старик нисколько не мёрз, сидя на лавочке в сером пиджаке, брюках и начищенных ботинках, как будто сейчас был день и март месяц. На правой стороне пиджака болталась одинокая латунная звёздочка в позолоте. Действительно ветеран.
Закончив с попыткой сокрытия улик, Света вошла в родной подъезд, сразу же окунувшись в знакомый с детских лет затхлый аромат стоячей воды в трубах,тянувшийся из подвала, и пошла вверх по лестнице. Двухцветные стены были по обыкновению попорчены вандалами, но среди всякого похабного безобразия и выражения политических позиций был один смущающий рисунок. Он находился аккурат в пролёте между её этажом и предшествующим, и был расположен так, что Света не могла видеть его всякий раз. Большое красное сердце, пронзённое стрелой, внутрь которого было вписано её имя. Её - потому что в подъезде не жило больше никаких Свет, кроме неё самой. Какой-то тайный поклонник выразил свои чувства к ней год назад, но с тех пор никак не проявил себя - ни новых надписей, ни записок, ни раскрытия своего инкогнито. Ещё одна будоражащая тайна города N.
Вот и её дверь, обитая чёрным дермантином. Внутри - шум, очевидно, родители стоят на ушах. Света обречённо открывает дверь своим ключом и входит, давая знать, что вернулась. В прихожей - мама. Мама здесь, потому что здесь же телефон. Пытается ли она вызвонит Светкиных знакомых, родственников, или сразу начала с больниц, моргов и ментов - пока неизвестно. Но хорошо видно, что у матери уже опухли и покраснели глаза, а значит её пропажу точно заметили.
- Светка!
Трубка повисает на шнуре, совсем как та, в телефонной будке, разгромленной "зайчиками". И первым делом Свету заключают в крепкие объятия. И только потом мать словно бы отпихивает дочь от себя, и обрушивается на неё со всей яростью.
- Светка, ты где шляешься по ночам?! Одна у меня дочка оторва, так ещё и вторая растёт?! Ты смерти моей чтоли хочешь?! Ты знаешь вообще, который час?! - Голос матери от истерики срывается на визг, и того и гляди она сейчас начнёт в запале раздавать подзатыльники. Она уже даже схватила дочь за плечи, начав немилосердно трясти. Полученная в бою рана, к счастью, уже давно прекратившая кровоточить, заныла вновь. - Мы тут себе места не находим, гадаем, где ты и что с тобой! Где была?! Где была, я тебя спрашиваю?!
- Ну я же говорил, всё с ней в порядке. - А это отец. Он медленными, шаркающими шагами выплыл из коридора, как-то потерянно глядя на дочь и жену. Очевидно он тоже волновался, но волноваться предпочитал без экзальтированного надрыва, просто молча высаживая на балконе сигарету за сигаретой. - Загуляла, бывает. Свет, ты хоть звони, что задерживаешься.
- Хоть ты мне тут под руки не гунди! - Огрызается на отца мать, а затем замечает порванный рукав на куртке. К счастью - пока только порванный рукав. - А это что такое?! Куртку порвала?! Сейчас же снимай! Теперь из школы сразу идёшь домой и за уроки! Нечего тебе, как Ленке, ночами болтаться! Свяжешься ещё с наркоманами какими!