Иначе как Косоглазая Марта её не называли. Она трудилась посудомойкой на кухне, куда ее взяли из жалости, и за глаза величали одержимой. Когда эта весть случайно добралась до Брона Радостного, он побледнел и приказал Марту повесить, но та вдруг исчезла и все вздохнули с облегчением, тотчас о ней забыв. Откуда она родом, никто не знал, да и кому нужна тринадцатилетняя дурочка, которая будто в своём мире жила – ни на кого не смотрела, общалась пугливыми жестами, а вот Арчибальду и вовсе до последнего думалось, что она абсолютно и бесповоротно нема.
И вот, за пару дней до того, как его папенька получил страшный приказ, а стражи отправились на поиски Марты, Арчи довелось убедиться в обратном.
Надо сказать, что еще за месяц до того кто-то принялся подбрасывать ему пирожные. Все они были слегка испорчены – где цветок размазался, где завиток отвалился, а где и вовсе в имени короля три ошибки: Брон Радастной. Но всё же это были пирожные необычайного аромата и уж совершенно точно превосходного вкуса. Ведь на королевской-то кухне точно умели готовить. Там же мамка его заведовала, Арчибальда-то.
Проследить за дарителем было нетрудно – пирожные попадались ему по пятницам, потому как пекли их к выходным, когда Король любил кутить и даже выдумывал для этого праздники.
Накануне Дня Бородачей Арчибальд и застукал Косоглазую Марту возле своей двери. В руках у нее был небесно-голубой шедевр, перевязанный ленточкой. Борода, изображенная кремом, слегка растрепалась и выбор, павший именно на это пирожное, стал очевиден.
При виде его Марта вздрогнула, потупилась и хитро улыбнулась. Потом протянула ему голубое пирожное с бородой, растягивая слова, неестественно громко и, нечётко проговаривая, сказала «Это вам, хы» и бросилась бежать, да так, что видимо, убежала из королевства. Потому что стражники так никого и не нашли, да и палач в тот раз остался без работы.*
Арчибальд сразу понял, кто находился в шутовской каморке, стоило сопению и хрипу приблизиться на расстоянии вытянутой руки. Во-первых, этот кто-то не произнес ни слова, а во-вторых от него, то есть от неё, невообразимо несло лавандой. Королевский шут запомнил этот удушливый аромат ещё тогда. Казалось, все было пропитано этим запахом, но сделав два-три вдоха, он понял, что ошибается и отчего-то аромат лаванды перепутался в его голове с вонью гниющих ран. Миг – и снова лавандовый мерзкий запах с оттенком гнили, разложения и тлена. Мысли вихрем неслись в голове, главной из которых, наверняка, была: Как здесь очутилась Марта?
Может, умерла в каморке задолго до бала? Или пришла специально, зная, что он будет выступать?
И пока это происходило девушка оказалась чересчур близко, так что он почувствовал на себе ее смрадное дыхание и почти разглядел во мраке шутовской бледно-голубые подернутые пленкой глаза.
Будь ты проклят, Арчибальд Поммель.
С этих слов, раздавшихся в голове, он будто прирос к полу. Ни дернуться, ни сопротивляться не было сил.
Ох, не зря ее называли одержимой, эту чертову Марту. Провались она с её голубыми пироженками. Да не произнести молитву, язык не ворочается.
Девы от мала до велика да возжелают тебя, где бы ты не появился.
От одного запаха разложения можно было подавиться рвотными массами, но Арчибальду даже вдох давался с трудом, словно его схватили за горло.
Но нет, это еще не конец - вот сейчас стало хуже всего. Сейчас, когда шершавые, покрытые чем-то солёным и склизким губы коснулись его губ. В тот же миг Арчибальд понял, что может двигаться. Тогда он и натолкнулся спиной на дверь, инстинктивно попятившись. Хотя и не дверь это вовсе была, а пол. И лежал он рядом с каким-то вонючим телом, а голова и спина ныли от удара о камень.
***
Стоило дамам шмыгнуть за спину Маркуса, как отец Элоизы и проткнутый копьем безымянный стражник словно сговорились, направившись к сгрудившейся возле принца компании. Их явно что-то влекло и на ум приходило старинное поверье о неупокоенных душах.
Поговаривали: О ком мыслил мертвец в свой последний миг, тот и придет ему на ум, если случится трупу вернуться на землю живых.
Сказки, наверное. Но говорили ещё, что отвести от себя мертвеца нетрудно – стоит лишь не побрезговать, да и прошептать ему трижды новое имя. А уж имен в зале находилось множество и среди них обязательно были имена, которые всякому мертвецу не грех прошептать без зазрения совести.
Но где там аристократии досужие крестьянские байки услышать. Сгрудились четверо в ожидании мертвецов. Двое короля да принцессу защищают. И лишь Оскар сразу ринулся в бой. Кажется, даже подумать не успел, что тяжелый доспех он ведь не только помощь – удар усилить, например, но и вред – не получится, чай, быстро ускользнуть от рыцаря, которого, наверняка, и привело-то сюда заветное имя жареного поросенка, судя по его грузной комплекции.
С отвратительным чавканьем меч ударил по некогда крепким конским ляжкам. Гниющая плоть разлетелась ошметками, осколками костей, кусками мышц, червями, кишащими повсюду в теле. Конь рухнул, медленно завалившись на левый бок, зато голова окончательно повернулась на свое исконное место.
Всадник же отлетел к стене. Одна его нога до колена осталась в стремени, но кажется, это его особенно не останавливало. Он принялся вставать, и угрожающе при этом рычал, теряя зеленые густые слюни с мерзко шевелящимися в вязкой жидкости червями.
Конь подняться не мог, однако был жив…то есть мертв, но чрезвычайно подвижен. Оскар почти добрался до стража, когда разумная скотина лягнула его, что было сил, уцелевшими копытами. Удар повалил Оскара наземь, тот довольно чувствительно ударился плечом, что ответило задорным хрустом, и не имея возможности быстро подняться, наблюдал, как к нему направляется одноногий здоровяк, осклабившись и теряя зеленую жижу.
***
Маленькие ножки несли миниатюрную фрейлину к единственному, по ее разумению, выходу в зале, что не был пока закрыт гниющими телами. Она видела, как за той дверью исчез шут, забавный парень, если не учитывать, что шут – ей не пара. Не то, что принц, например.
Она успела ринуться туда ровно за мгновение до того, как почивший отец Элоизы добрался до её незабвенного Маркуса. И дернула на себя дверь, когда благородный дворянин, коим был полуразложившийся труп, занес клинок над юношей и его подопечными дамами. В этот момент в каморке за дверью раздался звук, похожий на падение.
***
А вот стражник с копьем замешкался, проходя мимо стола тяжелой мертвой поступью и задевая всё подряд длинным копьем, которое он никак не мог вытащить из глазницы. И вот – что и следовало ожидать – толстяк барон фон Гризили, очаровательный добряк, смешивший всех за столом, а нынче безмятежно спавший, откинувшись в кресле (на стул он не помещался), получил удар копья по единственному уцелевшему после войны глазу, а потом еще один, с чавканьем пронзивший его горло. Кровь, хлынувшая, стоило копью выйти из баронской шеи, свидетельствовала о добром здравии оного и о том, что теперь о здравии говорить точно не придется. Тот сник в кресле, прекратив оглушительно храпеть, затих навсегда и спустя миг зашевелился, поднимаясь. Он ничего не видел, поскольку оба его глаза были теперь поражены, но целенаправленно шёл в сторону короля, окровавленный, грузный и какой-то торжественный. Не иначе, как титул повыше просить.
***
Сколько таких мертвецов могли породить случайные копья, вынутые из ножен клинки и просто упавшие лошади, оставалось только гадать, но принц Лаутеро и его дамы наблюдали за этим чрезвычайно рассеянно. Клинок был лишь у Маркуса, но его увещеваний мертвый не слышал. Он смотрел на Элоизу и направлялся к ней. Мерзкий с виду, пьющий дворянин, которого Маркус при всем своем желании не смог бы вспомнить - слишком редко тот появлялся при дворе в последнее время. Но зато он посмел замахнуться на августейшую особу и удар его меча рассек голову словно сгнившую тыкву.
Меч со звоном упал из родной руки. Мертвые да упокоятся. Изувеченное тело отца больше не будет страдать. Или будет? Глядя, как поднимается безголовый фон Визен, все, кто был способен это увидеть, понимали, что прямо сейчас в их собственных целых головах рассеиваются все самые последние сомнения относительно мощи ведьминского проклятия.
Вот Аурелия столько книг прочитала, но ни разу не встречала в них, чтобы можно было на расстоянии таким количеством мертвецов управлять. Разве что в зале у тебя повсюду очи. Зеркала, например. Но здесь их не было. Они были в бальной зале, чтобы танцующие собой любоваться могли. Да и не только собой. Тут присутствовало что-то, помогающее ведьме управлять нежитью, но вот что? Или кто?
***
Наблюдать, как размножаются мертвецы тоже было делом неприятным, но еще страшнее было представить, что дражайшего короля или его дочь, будущую королеву Нисалонскую, точно также кто-то походя заденет копьем и ни за что ни про что они будут бродить по замку, неприкаянные и неупокоенные.
Принцесса тем временем мирно спала, подложив под правую щеку тонкую белокожую ручку, ни о чем не подозревающая и бесконечно милая. Если не смотреть на стекающую в лужицу на столе слюну.
Толстяк неуклюже топал, задевая людей за столом и тоже ничего не подозревал.
А убивать эдакую тушу, а не полусгнившего внутри мертвеца, было потруднее. Кристиан тотчас вспомнил свои тренировки, на которых ни единый живой человек серьезно не пострадал, не считая пары сломанных рук, ноги, носа и содранной кожи на костяшках и всё это у одного и того же неудачника, которому вздумалось подразнить герцога.
Младший Вертран однако понимал, что при желании может нанести гораздо более непоправимый вред, что он и сделал, когда весельчак Гризили приблизился. Удар рассек тому голову и лишил равновесия. Однако спустя мгновение тот уже завозился в луже собственной крови, осколков черепа и мозгов, пытаясь встать. Словно для его миссии не было преград, даже в виде клинка юноши, который был едва ли не мастером в искусстве фехтования.