Лалвар знала, что затронутая тема, наверняка, будет не слишком приятна для Элизабет, и всё равно решила поднять её. Говорила она негромко, чтобы не привлекать любопытствующих взглядов из соседней камеры, – хотя, судя по спящим и молчаливым, им и вовсе не было дела до двух молодых девушек, – и мягко, да бы дать понять, что в случае чего, всегда можно свернуть разговор в другое русло.
Тем более, что и Дэ Калвензано понимает, что рано или поздно, эта тема будет поднята, отчего Лалвар выдыхает. Внимательно она слушает историю паладина про родителей, то дёргая уголками губ вверх, кивая головой на уважаемых в бою людей, то смотрит задумчиво, пытаясь понять, смогла бы она сама выбрать другую деятельность, в случае, если перед ней встал такой выбор. В конце концов, она и сама с самого детства стояла за спиной отца, наблюдая за врачевателем, и не могла подумать о том, чтобы заняться сельским хозяйством или животноводством, как другие сельчане.
Осторожно Амберстоун кивает головой, но рта не открывает; мало ли, Элизабет расскажет ей что-то, чего жрица не знала.
Что же, ещё первого упоминания о наставнице хватило, чтобы предположить, что произошло, и совестливое ощущение колит Сигре в бок от поднятой темы. Теперь понятно, по какой причине она так уверено двигается в сторону церкви в городе, не мешкая, а главное, не давая себе возможности отдохнуть. Наверное, то, что она ощутила, когда ещё недавно «пала в бою» трудно было описать словами, когда всё, что есть в твоей голове – это отсутствие возможности нарушить семейную клятву, клятву самой себе. Лалвар вновь принимает сидячее положение.
— Брось попытки извиниться там, где достойна снятой шляпы, — усмехается она себе под нос достаточно осторожно, чтобы не задеть, но при этом показать, что рассказ послушницы ни в коем случае не ухудшил отношение жрицы к ней. — Теперь я понимаю. Хорошо, — хлопнув по коленям ладонями, она видит, но старается не обращать внимание на сентиментальность девушки – мало ли подумает о жалости, и ещё сильнее закопает себя в яму, — в таком случае, завтра с утра, как только нас выпустят, я сопровожу тебя в церковь. Если тебе будет необходимо моя поддержка со стороны, ты можешь смело на неё рассчитывать. Это меньшее, чем я могу помочь тебе, — она смотрит в сторону, и прикрыв глаза, несколько раз уверено кивает головой. Это решено.
— А теперь, — выудив походное одеяло из рюкзака, из верхней одежды она мастерит себе валик под голову, — тебе и мне надо поспать. Усталыми мы точно никому не будем полезными, а ночь в тюремной камере, в принципе, не подразумевает под собой домашний уют. Отдыхай, Элизабет, — негромко она шепчет молитву себе под нос, сжав в ладонях амулет на шее, за них, и за их компаньонов, и пожелав спокойной ночи, устраивается поудобнее. Усталость с пути практически сразу же опускается на её тело; и Лалвар крепко засыпает.