Хатиро слушает капитана, да кивает. Всё правильно тот говорит. Наступление. Час. Безжалостность. Завтра. Он не сомневается в том, что "Ямато" за дорого разменял себя: иначе быть не может, это же имперский флагман. И с напряжением думает, что совсем скоро ему придётся повторить подвиг. Он ловит себя на "придётся": неверное слово, подразумевающее принуждение. Да, это долг, но вместе с тем и честь, ведь так? Чего больше? Пилот смотрит на остывающий рис, есть не хочется, он заставляет себя: другим хуже, многие голодают. Болит живот: так всегда бывает перед ответственным делом. Пустеет тарелка. Хаяси-сан приказывает разойтись. Муизяки встаёт, кланяется офицеру. Смешной старик, он всерьёз думает, что сегодня кому-нибудь удастся заснуть? Нет, выпускников ожидают ночь и мысли о столь недолгом будущем. Юноша идёт к себе молча, ни с кем не разговаривая. Усаживается на колени, делает дыхательные упражнения. Как назвать это чувство внутри, эту дребезжащую муку? Это страх? Нет, не может быть: нет блага выше достойной смерти. Это ожидание? Да, возможно. Нетерпение. Сесть бы в самолёт и отправиться в небо, не тянуть, сделать это сейчас, пока ясна голова и не дрожат руки. "Скольких я заберу с собой?"— думает Хатиро. — "Хватит ли мне духу?". "Умирать — больно?" — шевелится вопрос, но его он подавляет: это неважно. Неважно. Неважно, твердит себе, не хочет об этом думать. Однажды он видел поджегшего себя монаха, его пузырящаяся улыбка до сих пор возвращается во снах. "Умирать — приятно?". "Что дальше?". Он ложится спать и неожиданно проваливается в забытье. День. Океан. Штурвал. Таран. За миг до гибели он просыпается в холодном поту, кругом всё та же тьма казармы. Он закрывает глаза и всё повторяется. До самого утра, снова и снова.