На её родине ходило много мифом об явлении, которое открылось Джиневре Мэй, стоило им оставить позади себя не только удивительную лесную чащу, но и тёмные туннели со звуками и шорохами, что заставляли женщину то и дело оборачиваться. О подобном она читала и в писаниях Веймана: тот не раз уходил к горным склонам, обращаясь к крылатым змеям за советом, а то и за помощью. Отец всегда говорил, что белые шапки на пиках – это старый договор между старцем и драконами, союз которых не позволяет обратить их силу против ближайших деревень, включая ту, где жили Мэй. Веймана уж давно не было, а снег всё лежал и только искатели приключений – или безумцы – шли исследовать территории для выяснения причин и разрушения легенд, но никогда не возвращались.
Она помнила и другие истории: о падающей с неба муки и риса в особо тяжелые для города года или мягких перьях, но колющихся, стоит оказаться на коже. А главное – не видно ничего них сквозь.
Охватывая свои плечи ладонями, женщина широко раскрывает глаза, сначала оглядывая огромную, открывшуюся после пещеры, территорию, а затем и опуская взгляд к своим ногам, где в свободную, абсолютно не приспособленную для такой погоды, обувь попал снег. Осторожно она потопталась на месте, приминая хлопья, а наклонившись, приплющила их своей ладошкой, наблюдая как она становится мокрой от тут же растаявших, прилипших к коже снежинок. Лес удивлял своей погодой не так: оттуда, откуда она была родом всегда было тепло, поэтому в её голове даже не возникло мысли о сменной тёплой одежде. Привыкшая к лёгкому шелку и уж точно открытых ботинках, она в который раз поняла, как многого не знала. И речь была не только о Лабиринте: кинув короткий взгляд, она поняла, что не одна была удивлена происходящему, пусть не была уверена, что единственная, кто видел снег впервые.
— Удивительно, — уже более уверенно она катнула тот ладонью, на глазах дивясь появившемуся шару, а взяв его в руки, – несмотря на сильное желание кинуть снежок в кого-нибудь из товарищей – бросает в сторону, наблюдая как тот тонет в глубине нетронутого слоя. — Не крепче льда, но попадёшь таким в ухо – приятного мало.
Пусть её исследования позволили ей на мгновение отвлечься от резкой смены температур, долго не обращать на это внимание у неё не вышло. Мэй не нужно было доставлять зеркальце из сумки, чтобы почувствовать, как деревенеют – а следовательно, бледнеют – её губы вместе с непрекращаемым стуком зубов. Несмотря на это, она кивком подтверждает и свои намерения двигаться дальше, вместе с этим обернувшись на Золгрума:
— Я хоть и повыше, но тоже бы попросила не вынуждать меня строить нам дорогу, — ребята были на голову, а то и выше её, как и шире по телосложению. Ей совсем не сложно, но здравого смысла в этом – никакого. — Ощущение, что сделай шаг и провалишься в полный рост, — то ли шутя, то ли говоря серьёзно, добавляет Мэй. Не особо двигаясь со своего натоптанного места, она оборачивается вокруг своей оси как раз вовремя, чтобы обнаружить творящуюся на глазах магию с её халатом. Пожалуй, вопроса в том, почему он не сделал это раньше, хотя бы очистку ткани от икры, у неё не возникло: всё ещё хранить её где-то надо было, верно? С толикой удивления, но благодарностью она забирает обратно свою верхнюю одежду:
— Спасибо, — и наскоро нахлёстывая лацканы накидки друг на друга, заправляет её вытащенным из одного из отделов рюкзака поясом, посильнее прежнего затягивая тот на талии, прижимая тёплую ткань к телу. Джиневра хмыкает себе под нос: а ведь она всегда с трудом принимала помощь. Видимо, особая обстановка могла поменять что-то внутри, даже если речь шла не о днях, а о часах.
— Холодного уже и не хочется, — она негромко хмыкает на слова Дока, но на этом не замолкает: — кто-нибудь среди нас… вообще вырос или видел снег воочию хотя бы раз? — Мэй понимает, что многим лучше было бы сосредоточится на пути в молчаливой обстановке, дабы не тратить даже минимальную энергию на это, но пожалуй сейчас, разговор мог бы быть единственным, что отвлекал её от промерзания до мозга костей.