Граф тогда полетит следом. Поравняется с Альвином, ловко подскакивая на неровностях потолка. Обгонять не торопится.
Ему, похоже, без света прекрасно всё видно. И даже с чего-то весело.
– Как говорил великий герой-разбойник, – ничуть не запыхавшись, монотонно прохрипит Коли-Остро, – Медведь-С-Опилками: "Куда спешим мы с хомячком – большой-большой секрет, И не расскажем мы о нём, о нет, о да, о нет!"
Хрипит, бурлит. Пожалуется:
– Тяжело бездыханному смеяться.
Тарик
Позади в тоннеле слышатся-приближаются голоса, чечётка графа и неловкое шлёпанье библиотекаря.
Тень щупальца, поторапливаясь, неотвратимо скользнёт к лапам Тарика, напоминая о лесных противниках Пнидракона. Коснётся, и сухая волна затопит тоннели с неслышимым оглушительным рёвом, накроет мечника с головой и утащит во тьму.
...
Мир нарисован мелом на аспидной доске. Там, где темно. А там, где светло, выжжен на дне глазниц.
Он звучит серебром. Тарик звучит серебром. Он тонок, он струится сквозь пальцы пушистого тёплого тела, невесомый, дымный, полный молодости и яда.
Серебро звенит песней во внутренней пустоте. Симпатичные штучки высыпаются из пробитого чрева затонувших кораблей, переливаются необратимо уютным свидетельством гибели, убранство качающегося жемчужного мира наизнанку.
Жемчужины, расширяясь, уносятся ввысь пузырьками дыхания.
В них нет цвета, лишь тень и свет – но они очерёдно ложатся клавиатурами нот, белых и чёрных, клубящихся рядно и вперемешку. Ощутимая всей воздушностью немая музыка глубины в каждом, каждом, во всём на свете!
Хором рыб поёт полоса под дверью.
Это вовсе не сумасшествие. Это нежность.
Это даже любовь.
Туда, направляет мрак ласково, устремляйся туда, клубись туда, звени и плыви туда. Будь туда. Мною можно.
Звук доходит, куда не проходит свет. Звук волной огибает преграды.
И невидимая вода испаряется дымом, льётся в тонкую трещину. Отхлынет и возвращается, прибой за прибоем приносит крупицы, они оседают, дополняют друг друга и складывают собой галерею, лишённую перил, огромную пещеру, теплицы, беговые колёса, сотни, не сосчитать. В них прилежно и добровольно бегут хомяки. Вращают валы, уходящие в стены, к машинам Тьмутаракани. Так вот что движет колоссами!
...
Волна отхлынет, щупальце отпрянет, оставив Тарика тёплым и целостным, не причинив никакого вреда опытом чуждого существования. И если какая пустота внутри до сих пор с хомяком разговаривает, так это ворчит недовольный желудок. Раздразнили ароматами и не кормят. Тоже мне, экспедиция!
Ъ юркнет под дверь.