Впрочем, Карла дележ добычи не особо волновал. Он как раз размышлял о той разнице, что столь явственно ощущалась, буквально витала в пропитанном красным железом, что восхваляет воинскую честь, воздухе. Разницу между ним и Йоганом. Тот был порождением земли и соли, себя же Карл относил скорее к ветру, к эфиру... Вот и сейчас прагматический подход мало интересовал ветерана: он радовался победе отряда, да так сильно, что чуть было не начал насвистывать свой любимый марш. Но все-таки прежде, чем приступать к веселью, следовало позаботиться о делах насущных: сколь бы ты не утверждал, что заботы земные тебя не касаются, а все ж таки пистоль перезаряжать не забывай, не то и впрямь окажешься на небесах раньше положенного срока. А Карл не мог себе позволить предстать перед Всевышним и на вопрос о том, отчего ландскнехт пренебрег своими обязанностями и явился на пиршество вечного блаженства столь вопиюще рано, ответить "За оружием плохо следил, Господи Боже!". Так ведь и от стыда сгореть недолго!
Нет, Карл себе такого позволить не мог, и потому занялся своим экземпляром великого изобретения не менее великого Леонардо да Винчи тщательно, со всем прилежанием. В кобуре, что старик приобрел специально для своего райтпистоле, наличествовали специальные кармашки, из которых он, со всем удобством расположившись на лесной траве (предварительно расстелив носовой платок с вышивкой, подаренный некогда одним весьма благородным господином всяческих достоинств, память о котором Карл бережно хранил), извлек необходимые инструменты.
И в этот момент к нему с вопросом обратился Герман.
- Голубчик мой, - улыбаясь Кляйну, но не собираясь делать ни малейшего движения в сторону трупа, ответил Карл, доставая шомпол и аккуратно, но уверенно, погружая его в ствол и двигая туда и обратно отработанными движениями мастера. - Как может лесной разбойник, браконьер, называться человеком? Не рассказывал ли я вам про Леонарда Мордоворота? Нет? Ну что же, слушайте...
На смену шомполу явилась маленькая, но жесткая щетка, эффектным движением которой Карл очистил ободок вокруг дула.
- Жил он, если память меня не подводит, в Бремене. Уже с малых лет был этот человек страшен лицом и огромен размерами - шутка ли, вдвое больше всех своих сверстников! За то и прозвали его Мордоворотом. Но он не обижался - в груди, что не пробивало железо, билось огромное, доброе, открытое к любви человеческой сердце. Ближние звали его ласково, Мордя, потому как знали, что, ежели Леонард кого и обидит, так только тех, кто зло причиняет, особенно - беззащитным. Поначалу пугались его дети и чужаки, но привыкали быстро. На всех ярмарках Мордя был первый силач - всем на потеху.
Вот и щеточка отошла в сторону, уступая место более тонким инструментам: Карл принялся любовно разбирать и тщательно чистить колесцовый замок.
- Закончил, увы, печально он свой земной путь. Что уж и говорить, с таким-то телом и рожей, все одно - в солдаты. А там, на службе по присяге, сами знаете, суровая жизнь. Вот и он положил свою жизнь за короля, когда, стремясь отстоять честь мундира, пытался перепить Бочонка Рюдигера...
Карл печально покачал головой, а между тем пистоль в умелых руках приобрел прежний вид - даже лучше стал, заблестел на солнце, будто новенький.
- Это к чему я, милый мой Герман. Вон там в землице сырой лежат звери дикие, без роду, без племени, до чужого добра охочие. На них глазеть - что на уродцев, может и забавно, да лучше б видеть поболе добрых людей.