Но Жорж-Луи Леклерк однажды сказал: «Из всех вещей время менее всего принадлежит нам». Сколь бы прекрасно ни звучала электрическая скрипка, как бы ни мчался этот мистический феникс, соревнуясь с юностью и дождём, даже они не могли одолеть время. Оно шло, становясь аккордами и припевом. Люди в переходе скандировали «Хеллоу, хеллоу!» вместе с раскрасневшимся Марком. Девочка с разноцветными шипами в причёске одобрительно свистела. Выпускной год, сложности, радости, странные истории…
Песня подходила к концу, потому что окончилось время, отведённое ей. Джейкоб приоткрыл глаза. Нешироко; скорее вспоминая о реальном мире, чем возвращаясь к нему. Он видел блестящие от дождя куртки, пивные бутылки и идущие по рукам большие пакеты с чипсами. Мерцала длинная лампа над рекламным постером. Он видел собственные руки, обнимающие затейливый изгиб инструмента…
И позади их всех зоркие глаза Тореадора рассмотрели ещё одного гостя. Большого чёрного человека, стоящего среди толпы как утёс. Дождь блестел и на его куртке: чёрной, кожаной, наглухо застёгнутой до горла. Широкий нос под мощной дугой бровей, обритые волосы под глубоким капюшоном. Руки в карманах. Следы тяжких лет, выписанные в невзрачной партитуре уличного миссионера. Среди аплодисментов и восторженных требований новых песен, негр медленно наклонил голову, приветствуя музыкантов.
— Вас тоже нелегко найти, мистер Доул, — сказал Кастор Браун, перефразировав только что отзвучавшую лирику.
Лампа мигнула в очередной раз.