— Дерьмо, Дюк!
Фраза грозила стать хедлайнером вечера. Дерьмо, Дюк. Дерьмо. Даже на улице Кастор почти физически ощущал, как оно воняет. Сбросив звонок, он сунул мобильник в карман и застегнул его на молнию. Сжимая и разжимая кулаки, Браун сверлил гневным взглядом жалюзи. Кулаки сжимались всё быстрее. Ноздри вздувались. Решение, которое зрело в его голове, наливалось тяжкой реальностью.
Мерцающие фонари над Дженсен-лейн освещали тёмную улицу, по которой сюда пришёл Кастор Браун, хозяин благотворительной столовой в бедном квартале. Тот Кастор Браун, который наливал суп. Тот Кастор Браун, который расставлял в круг пластиковые пляжные стулья, чтобы обсудить очередную трудную ночь с очередными людьми, потерянными в ней.
И чем темнее становились улицы, тем больше Кастору хотелось повернуть назад. Потому что он знал, кто ждёт в конце тоннеля.
«Дерьмо, Дюк. Реально, у тебя была очень плохая идея сегодня. Сегодня, во вторник. В день большого обеда. Как ты мог».
Браун почти ненавидел его за поздний звонок. Что, что, что, что, что могло случиться за эти пятнадцать грёбаных минут!
Но Дюк служил Принцу. Служил Le Vieillard задолго до того, как с мистером Соломоном познакомился сам Кастор. Дюк был семьёй для его Отца, и потому стал семьёй для всех, кто пришёл после. Кулаки наконец застыли. Мелкие шрамы от битого стекла прекратили двигаться на коричневой коже. Ещё секунду царила звенящая тишина, которую сменил оглушительный треск. Плечо Кастора вломилось в неровные полосы жалюзи. Ведь было сказано: «Стучите, и откроют вам».