Сложно вызваться добровольцем и вернуться обратно на войну, когда путь к спасению виден невооруженным взглядом. И не сказать что американский плен был именно спасением...но настоящим пленом воспринимался всё-таки плен большевистский. Сложно найти в себе силы продолжить сражаться, когда твоя страна, твоя родина, куда не посмотри, пылает и дымит. Война проиграна, и Германия не получила ничего, кроме миллионов убитых, еще больше — искалеченных и сломленных. "Тысячелетний" Рейх рухнул, сокрушен, и оборонять уже было просто нечего. Нет того дома, о защите которого ты думаешь, будучи на передовой: его захватили и разграбили, разбомбили и сожгли. Стоили ли этого миллионы убитых русских, сотни уничтоженных деревень, десятки опустошенных городов? Сотни и тысячи убитых американцев, англичан, французов и других? Тотальная война повлекла за собой тотальное уничтожение. Мир уже никогда не будет прежним.
Солдаты девятой армии были потрясены. Тридцать дней назад их было двести тысяч. Сейчас их осталось лишь двадцать пять, большинство из которых — раненные, больные, голодные и растерявшие последние силы и волю. Остальные бойцы девятой погибли в бою или от ран. Прорыв из окружения обошелся дорого, очень дорого, и если бы не товарищи из 12-й, пробившие брешь в рядах советских войск, то не осталось бы никого. Солдаты Венка, эти юноши и старики, жертвовали свои жизни, чтобы спасти хоть кого-то, и не только солдат, но и мирных жителей. Потрясены были и солдаты из группы Штайнера, которые еще менее недели тому назад обороняли фланги Берлина. Миг — и столица захвачена. Про застрелившегося Гитлера уже никто и не вспоминал, кроме, быть может, СС и гитлерюгенда, в головах которых это просто не укладывалось.
Но всё-таки мотив сражаться был. Красные вели постоянный обстрел берега Эльбы, и люди погибали. Как можно не ненавидеть русских, когда снаряды "Катюши" на твоих глазах обращают колонну беженцев, даже не солдат, в груду дымящихся и обуглившихся тел? Когда им оставался, быть может, какой-то час до переправы? А тем же СС, как говорили, и вовсе было некуда бежать. Пошли слухи, что американцы собирались сдать их коммунистам, а от них они могли лишь ждать унизительной пули в затылок. Бесчестная смерть, и уж если умирать, то умирать в бою. О чести было написано на их пряжках, и это было понятно, но вот верность...здесь уже вопрос. Поэтому в предстоящем задании каждый усматривал своё, будь то отмщение и стремление напоследок убить как можно больше русских, спасение людей или отсутствие более достойного выбора. Для многих это будет последняя атака, и уж никто не посмеет их обвинить в трусости или наплевательстве на долг. Вызвавшиеся на задание добровольцы воистину обладали железными сердцами.
На деле, впрочем, такие мысли мало у кого возникали. Все слишком устали, чтобы размышлять о каких-то возвышенных вещах. Морально выгорев, многие уже не так четко ощущали реальность происходящего, и больше напоминали сомнамбул. Кроме, может быть, мальчишек, которые еще и толком пожить не успели, и серьезность происходящего для них не была такой уж серьезной.
Колонна кампфгруппы оставила за своей спиной безмолвную деревеньку Вуст, население которой теперь состояло лишь из брошенных на произвол судьбы домашних животных. Оголодавшие кошки и собаки вышли встречать солдат, не пугаясь даже «Тигра», от железной поступи которого дрожала земля. Тем временем, русские объявили побудку, и вновь артиллерия принялась утюжить Эльбу и леса. Куда скромнее им отвечала немецкая, но всё-таки отвечала. Под эту жутковатую симфонию группа вступила под сень темного леса, последнего участка их короткого пути перед вступлением в бой. Здесь, на обочине дороги, они увидели знакомую картину, что ранее сопровождала их во время отступления к Эльбе: брошенные повозки, сломанные и истратившие последние капли топлива автомобили. А еще мертвецы и раненные, которые были слишком тяжелыми для спасения. Бледный солдат, привалившийся к дереву, с застрявшем в теле осколком древесины, безучастно смотрел на проходивших мимо. Он слишком ослаб, чтобы пошевелиться, выразить хоть какую-то эмоцию и что-то сказать, и лишь по движению глаз становилось понятно, что он всё еще жив. В этом лесу было полно таких живых мертвецов. Всего пару раз группа встретила выживших, что вяло брели в сторону реки, что лишь подтверждало наличие выставленного советского заслона.
— Вояки выпрямляют линию фронта, — с тенью улыбки произнес старина Йенс, что выглядел музейным экспонатом на фоне остальных. Он, как и Зайер, был тем редким зверем, коему удалось побывать и выжить на Восточном фронте, причем туда он вызвался добровольцем. Йенс получил ранение и был комиссован еще в 42-ом, но вновь призван на службу два года спустя. Рольф был единственным, кто знал, что улыбка Йенса на самом деле была искаженной гримасой боли, которую ему причиняли старые раны и память о погибшей в бомбежке семье. Обер-ефрейтор продолжал воевать по инерции ради товарищей, и Зайер понимал, что когда всё закончится, тот не пойдет к американцам, а предпочтет прогуляться до ближайших кустов в компании с оружием и пулей.
— Ага, — кивнул Макс. — Аж до Берлина выпрямили... — кто-то из молодых сдавленно хрюкнул, маскируя нервный смешок. Штуг, сейчас больше напоминающий огромный самоходный куст, продолжал упрямо двигаться вперед, мерно позвякивая гусеницами. Иногда из-под них раздавался характерный хруст, означавший, что только что лопнула очередная кость или череп. Увы, убирать мертвецов с дороги времени не было. Эсэсовец по имени Людвиг, командир машины, расположился за щитком пулемета и внимательно осматривал лесную кромку. Он даже и бровью не пошевелил, как впрочем и другие; уж слишком долго смерть шла бок о бок с ними.
В некотором отдалении от самоходки шел бронетранспортер десантников. Ехали молча, думая о своем, куря сигареты. Эти держались увереннее других, пожалуй. В таком составе они воевали уже не первый месяц, многое повидали, их было сложно чем-то удивить. Поэтому, когда Бруно решил, что их война еще не закончена, десантники спокойно приняли это. Раз надо, значит надо. Молодые солдаты кампфгруппы с известной завистью смотрели на этих мужиков, для которых, казалось, совершение подвигов входило в обычный распорядок дня. Циммерман знал, что подвигами там и не пахло. Его люди относились к своей службе скорее как к работе. Основательно, спокойно, без истерики и панических атак. Некогда все они работали на заводе, а теперь вот...ну, другая работа. Лучшая работа на свете. И это была их последняя смена.
Примерно в ста метрах от головного отряда двигались основные силы. Тут и танк, чей командир и по совместительству командир всей кампфгруппы с отрешенным видом наблюдал за происходящим, по плечи высунувшись из открытого люка, и обер-лейтенант Кунц, который годился в отцы своим бойцам, за что и был втихомолку прозван «папашей». Рядом следовали штурмпионеры со своим командиром, чье лицо обычно старались не рассматривать, ведь в случае лейтенанта Олдермана фраза "он побывал в Аду" воспринималась буквально. Наконец, дело не обошлось и без СС, чей командир, оберштурмфюрер Ланге, оказался на удивление добрым малым, что несколько диссонировало с его петлицами, отношение к которым было весьма неоднозначным даже со стороны немцев. Пожалуй, его стойкость и стойкость его людей скорее базировалась на невероятном желании остаться живых, чем на твердолобом желании изничтожить всех большевиков. И уж точно оно было больше, чем у застрелившегося Гитлера, клятву верности которому они принесли. Как бы то ни было, Кройц понимал, что они не дрогнут в решающий момент. В предстоящей миссии это было принципиально важно.
Меж тем, томительная пора марша подходила к концу. До развилки оставалось что-то около километра, и следовало отдать приказ по тактическому построению и плану штурма злосчастного холма, о котором командиры подразделений спорили и выдвигали предложения до поздней ночи.