Кэб вернул джентльменов по домам.
В богатой, но пустынной квартире, среди картин и восточных ковров, Чарльз ещё долго курил трубку. Под щелчки, издаваемые крышкой деревянной коробочки, тянулись часы. Сон не шёл, но и к кокаину душа не лежала. На салфетке, оставшейся от ужина, рука Айзека изобразила карикатурного рыбака, так отдав язвительную дань идеям инспектора. В какой-то момент слуга погасил освещение, укрыв ноги Чарльза шерстяным пледом. В полудрёме рыбак наклонял чернильную удочку, поднимая из бумаги-воды треугольник с продетым в него языком. Треугольник… символ женщины, символ упорядоченности, знак разделения порядка и хаоса. Божественный абсолют и священное многообразие. Клеймо совершенства, герб неделимой тройственности мира. Глаз в его центре означал господство духа над материей, но что же мог значить язык? Женщина? Трансгрессия? От плоти — к… к чему?.. К воде?.. Казалось, в сыром воздухе наполняется силой едва заметный аромат индийских благовоний. Он поселился не то в квартире, не то в разуме доктора Кларка, сопровождая его размышления.
Тьма за окном наполнилась нечестивым движением. Черепичные крыши растворились с ней. Угасли уличные огни. Истлел Биг-Бен, в землю легли фонтаны Трафальгарской площади. И среди неё задыхалась обнажённая женщина с извлечёнными лёгкими, а нарисованный рыбак поднимал из бумажного моря треугольный улов. Утро стало для мистера Кларка избавлением.
* * *
Мистер Грин вышел намного раньше. Служебная квартира, выданная два года назад в соответствии с положением, находилась в западном Лаймхаусе. Жилось в ней лучше, в чем Уайтчепеле, и уж точно лучше, чем в чугунной ванне со льдом. Да и спалось тоже лучше, поскольку в подобных местах выбора нет: если не спишь, тогда пьёшь. «Кровавый орёл», «Дьявольский ветер» и другие воспоминания о военных временах чередовались с грустными размышлениями о Лондоне, каков он со дна. Тысячи готовы украсть, многие легко ограбят, некоторых (пьяных ли, отчаянных или загнанных) не остановит смертоубийство. Но одного из этих людей не остановила даже молодая девушка, посвятившая жизнь забавному, не слишком женскому, но благовидному и в сущности честному делу. Кто-то убил её. Убил, а потом ушёл прочь от реки. Кто-то нашёл её уже мёртвой. Нашёл, а потом осквернил её тело, ненасытно отвергая плоть от плоти. Кто-то утопил её. Утопил, а потом увёз в Ист-Энд, чтобы сбросить за глухим забором телеграфной фабрики. Кто-то знал её… Версии чередовались как цветные таро.
В половину четвёртого с Коммершл-роуд раздался привычный грохот телег, развозивших горы овощей по лондонским рынкам, а от запруженной лодками гавани повеяло тиной. Доброе утро, Лондон — и доброе утро, инспектор!
* * *
Угол Йорк-стрит и Бейкер-стрит имел облик, удовлетворивший бы скорее бюргера, нежели эстета. Опрятные кирпичные дома в два-три этажа занимали семейные лавки, доходные квартиры или рентные площади для какого-нибудь клуба коллекционеров чайников или общества филателистов. Несколько кэбов дожидались стряпчих средней руки, чтобы увезти в Сити и засунуть их в ад из пишущих машин. Энергичные мужчины в мятых кепи и шерстяных жилетах спешили по своим делам. Чего удивительного: мистер Кларк сам владел похожим домом, и экономка каждый месяц приносила ему оттуда конверт с примерно пятнадцатью фунтами. Скорее всего, около девяти шиллингов в неделю платила за свои комнаты и Дороти Норкорт.
Угловой дом имел два этажа, жилым был только второй. Узкая дверь в подъезд терялась рядом с витриной недорогой кофейни.