В глазах на миг потемнело, когда, поскользнувшись в крови и дерьме, Ласло хряснулся об пол. Зубы взвыли, зазвенело в ушах, и всего его передёрнуло от боли, страха и бессилия. Выдавив из-под языка кислую слюну, Ласло схаркнул прямо перед собой. Он выворачивал голову, елозя в липкой дряни щекой, да таращил глаза в ошмётки тел вокруг, пытаясь понять, что ж за резня тут случилась, и как он оказался в самом центре её, да ещё живой. Да и живой ли? Никакого понимания не было — только паника, ломота в затылке да смотревшие сквозь него красивые, страшные глаза молодой бабы с напрочь отнятой половиною тела.
Сам собой его взгляд соскользнул с её белого оцепеневшего лица на красный разодранный живот, и его тут же скрутило в спазме, и Ласло потерял драгоценную пару секунд, пытаясь выблевать из себя как будто себя самого. Но ничего внутри не осталось, кроме вонючей ноющей пустоты.
Через боль, нелепо расставив ноги и руки, он наконец встал на колени. Надо убираться отсюда. Убираться прочь от звона гвардейских шпор и криков, от топота ног, колотившего где-то за стенами. Тело била дрожь, но уже больше не от холода и не столько от слабости. Что-то внутри него хохотало, и бесилось, и страшилось одновременно, какой-то неправильный, дурной задор.
«Везунчик! Вот же везучий сукин сын! Все сдохли, все — но не ты!»
Он наконец рывком поднялся. Комната пошла кругом. Ошарашенно глядя вокруг, Ласло искал хоть что-то, хоть какой-то выход из этого кошмара.
Стены, стены, стены. Кровь, кровь, кровь.
Дверь и окно. Окно!
Шатаясь и криво ступая, как калека, он бросился к ставням и толкнул их наружу. Вот оно — спасение! Только б не высоко, только б не расшибиться! Он высунулся едва не наполовину, отчаянно ища, куда теперь ему деваться.
Отчего-то Ласло и думать не думал о том, чтобы повернуть к двери и попробовать объясниться — и помнить не помнил, с чего бы, но шкурой ощущал грядущие побои, а следом и петлю на шее.