— Нет, со мной не всё в порядке, — Урсула замотала головой. — Один из этих меня зацепил… и я… Как вообще можно быть в порядке после всего?
Она нервно повела шпагой над телами умертвий, не зная, как можно описать произошедшее словами. С клинка сорвалась капля слизи и упали в изувеченное лицо командира, которое Урсула сама же проткнула. И эта капля стала для неё последней.
— Простите, мне надо…
Почувствовав, как заворочалось в животе что-то гадкое и как рот наполнила кислая слюна, Урсула опустила голову и, стараясь не глядеть в лица пастора и колдуна, нетвёрдым, но торопливым шагом направилась к обочине. Там, у тропки, уходящей вглубь леса, она вцепилась рукой в кладбищенскую ограду и согнулась пополам. Она уж и помнить не помнила, что именно давало ей силы в бою — азарт, или злость, или желание доказать что-то кому-то, — что направляло её руку, делало движения гибкими, а удары точными, но прямо сейчас всё это куда-то испарилось, и её трясло, как новорождённого котёнка.
Наконец отдышавшись, Урсула осторожно ткнула шпагу в землю, сдёрнула перчатку и, спрятав ту под мышкой, вытерла рот рукой. Собственная ладонь показалась ей какой-то ломкой и неуютной. Прикасаться к себе или чему угодно было противно.
Она смотрела в землю перед собою, долго не понимая, что в оттаявшей жирной почве выдавлены не её следы. Что она вообще не ходила здесь. Ходил кто-то другой — и ушёл вверх по склону. И утащил что-то с собой?.. Урсула вгляделась, а затем проследила вверх по тропе.
— Здесь… — она прокашлялась в кулак и обернулась на дорогу, — здесь следы!