В противоположность молодому Эсперу, пастор, похоже, предпочитал свежий воздух. Немалую часть пути он проделывал пешком, шагая рядом с фургоном и никак не выказывая усталости, несмотря на взваленный на плечи дорожный мешок — весь свой нехитрый багаж пастор упрямо тащил на себе. Даже неуклюжий щит болтался у него за спиной притороченным к мешку панцирем. Пастор редко говорил, спал помалу и, казалось, почти ничего не ел, лишь иногда жевал на ходу какие-то скорбного вида галеты. В фургон он поднимался только для сна и чтобы в свой черед править мулами, а еще — трижды в день, исправно — чтобы совершить молитву. Поначалу он приглашал остальных присоединиться, но те под разными предлогами отнекивались, и вот уже несколько дней пастор молился в одиночестве.
Мимо шли и шли солдаты. Многие при виде Самуила уважительно склоняли голову и тянулись ладонью к сердцу. Находились и такие, кто только сплевывал в дорожную пыль и презрительно отворачивался; большинству же вовсе не было дела до прохожего священника. Самуил с равной охотой благословлял их всех, всякий раз скупыми движениями сложенных ладоней расчерчивая крест-накрест воздух вслед уходящим полкам. Он ничего не смыслил в мундирах и эполетах, и лишь смутно догадывался, куда и почему движутся войска. Знаки различия не были так уж важны: всех этих людей ждало впереди одно и то же. Солдаты — угодное Илматеру племя.
* * *
Сегодня Самуил снова шел пешком, хотя с самого утра остервенело сыпал дождь. Взгляды, которые по временам бросали на него Гарольд и Урсула, кое-как укрывшиеся под навесом, были вполне красноречивы. В ответ на один из них Самуил задрал голову и, щурясь от бьющих в лицо капель, указал подбородком вверх, в низкое небо, под которым теснились тучи.
— Флориан Бердусский писал, что это непролитые слезы тех, кто страдал при жизни, — поделился он, перекрикивая барабанящий по тенту дождь, чавканье копыт и скрип осей. — Есть в этом что-то обнадеживающее, вы не считаете?
Некоторое время все они молча смотрели вперед и вдаль, где очередной изгиб дороги нырял за черную глыбу леса, будто занавешенную призрачной дождевой кисеей. Что тут скажешь?
— Может, и наши будут среди них, — добавил пастор и почему-то рассмеялся.
* * *
— Пастор… — тихонько позвал с козлов Гарольд.
Вместо ответа Самуил не оборачиваясь поднял руку в предостерегающем жесте. Рука эта мелко подрагивала. Прошло несколько секунд, прежде чем Самуил с видимым усилием сдвинулся с места и опустил ее на загривок ближайшего мула, беспокойно прядающего ушами.
— Ш-ш, ничего, дружок, ничего. Нам тоже страшно, — пробормотал Самуил, не отводя широко раскрытых глаз от четырех фигур впереди. Вышло не очень-то успокаивающе.
Из фургона показался Эспер. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как пастор потянулся к щиту и, беззвучно что-то шепча, провел по его поверхности ладонью. Вслед за ней по дереву разливался… огонь? Нет, глупости — всего лишь пятно дрожащего рыжего света, нестерпимо яркого в надвигающейся темноте. Сумерки вокруг тут же окрасились причудливыми красноватыми отсветами, по земле поползли длинные, текучие тени. Будто огромный пожар полыхал где-то за границей зрения, бросая на дорогу багровое зарево. Это было бы завораживающее зрелище, но сейчас все были заворожены другим.
— Кажется, здесь мы не проедем. Мужайтесь, мастер Валден-Рой, — проговорил пастор и медленно двинулся вперед, держа пылающий щит над головой, как факел.