Маркус внимательно выслушал предложение Торна. Этот человек держал в подчинении Тиадору, и это уже о многом говорило. У этого человека были ресурсы. И у этого человека была цель. По правде говоря, Маркусу этого было достаточно. После того, как ведомый им отряд дошел до особняка, он ощущал себя странно. Будто пропало что-то, двигавшее им, дававшее ему силы, заставлявшее его упорно преодолевать возникающие на пути препятствия.
Нет, его основное желание, появившееся после пленения и заключавшееся в стремлении выжить, никуда не делось. Но оно оказалось лишено какой-то промежуточной цели. До этого он связывал выживание с достижением указанного Тиадорой места. Жизнь спутников была личным, приятным бонусом, который подчеркивал мастерство Маркуса в его собственных глазах и в глазах возможных нанимателей. Но, достигнув места, он оказался лишен этого промежуточного пункта пути. Лишен цели.
И вот теперь Торн предлагал ему цель, великолепную, сложную, кажущуюся невыполнимой… в глазах Маркуса засветилось выражение, которого ни его спутники, ни большинство предыдущих братьев не видели. Его не интересовала ни религия Асмодеуса, ни интересы Торна, ни предлагаемое возвышение – все это казалось незначительным при возникающем перед глазами образе сложного, могучего, гордого Талингарда, который рушится под точными и безжалостными ударами противника, которого он не видит, не понимает, которому он не может сопротивляться.
Он видел победу. Свою победу на Талингардом. Победу над самым сильным противником на этой земле.
Завораживающая воображение картина разворачивалась перед глазами убийцы, и он с трудом понял, что Торн перешел к индивидуальной части обращений. Он предлагал каждому то, что тот хотел. По мнению кардинала хотел. Но даже последний жрец Асмодеуса не понимал Маркуса по-настоящему. Подчиненная роль не удручала Маркуса, и он не стремился к свободе. Потому что свобода – это нечто эфемерное, и человек всегда зависит от тех, кто его окружает. Не свободны даже боги. Маркус не был ни религиозным человеком, ни знатоком теологии, но, если расширить все те условности, все те ограничения, что сковывают сильных мира сего до божественного статуса…
Тут он понял, что Торн назвал его настоящим именем. Кардинал знал многое, но от человека, решившего уничтожить государство, Кулак этого ждал. Когда личина Маркуса раскрылась, в ней отпала надобность. Надобность скрываться.
Поза убийцы чуть изменилась, незначительно, но достаточно, чтобы от него по помещению разнеслось ощущение угрозы, тщательно подавляемое им во время похода. Из глаз что-то исчезло, и что-то же в них появилось.
Но это не было попыткой продемонстрировать свою силу Торну. Кулак знал, что сейчас не в состоянии справиться с кардиналом. Он просто позволил себе стать собой. И у Кулака, в отличии от Маркуса, не было интереса в том, чтобы Морвэн, Моргейн или Джагер выжили. Поэтому он не стал останавливать колдунью, когда та задала свой дерзкий, несмотря на просьбу не считать оным, вопрос.
Торн использовал их. Он мог им лгать. Он мог им лгать в-открытую по праву сильного – единственному настоящему праву этого мира. Сильного не обязательно физически. Сильного знаниями, сильного властью, сильного магией, сильного слугами. И глупо было пытаться подловить его на этом.
Но кардинал снизошел до ответа. И Морвэн согласилась, хотя в ее словах было… Кулак не очень понимал, избыток чего присутствовал в речи Морвэн. Веры? Лжи о вере? Это было лишь напоминанием о том, что пока что Кулак еще плохо понимал мотивы своих спутников. Но будет еще время.
Он шагнул вперед. Коротко поклонился.
- Это великолепная цель, Кардинал Торн. Мне не нужна месть, мне неведомо милосердие, я стремлюсь к силе, и мои руки несут смерть. Я присягну вам на верность без колебаний и без сожалений.