* * *
В девять часов двенадцать минут утра Адам Ксенакис, белый мужчина средних лет, стоял в тесном проезде рядом с чёрным «Мустангом» шестьдесят девятого года и размышлял, почему его жизнь сложилась именно так. Справа поднималась стена средневекового двухэтажного здания, которая принадлежала кампусу Фордхэмского иезуитского университета. Сложенная из неровного дикого камня, она напоминала манор какого-нибудь феодала, но на самом деле за ней кипели жизнь и студенческая активность. Мимо, несмотря на ранний час, торопились группы богемного вида студентов: некоторые носили рубашки с колоратками, другие были одеты в блузы психоделической расцветки. Из кассетных магнитофонов слышались то «Вельвет Андерграуд», то «Джефферсон Эйрплейн». Местный колледж свободных искусств стал оплотом контркультуры в Бронксе. Здесь не любили правительство и любили самореализацию личности, поэтому никто не обращал внимания на Адама. Здесь каждый имел гарантированное законом и Богом право стоять там, где хочет стоять.
Слева тянулись строительные леса, для благовидности закрытые тентами с «Кока-колой» и рекламой местного футбольного стадиона. Если бы Адам проехался в самый конец улицы, то упёрся бы в захламлённый задний двор Публичной оранжереи. Если бы вернулся назад, то выбрался бы на широкий виадук, соединяющий Бронкс с островом Манхэттен.
Возвращение в Нью-Йорк заняло пять часов. Выехав около четырёх, уже в девять чёрный мускул-кар ворвался в город по широкому шоссе. Но теперь Адам чувствовал, о чём говорила Аврора: Непокой царил в воздухе. Он чувствовался в злых росчерках граффити и раздражённых взглядах солдат на въездах, висел вместе со смогом и пульсировал в головной боли, которую испытывали клерки Уолл-стрит. Город задыхался, заходясь в нездоровой, беспричинной злобе. Пока они ехали, Ксенакис видел немало закрытых фабрик и оставленных жилых кварталов. Население бежало из города, а лакомые места занимали подозрительные личности, волочившие прямо при свете дня то холодильники, то телевизоры. Полиции нигде не было видно. Но хотя бы перевёрнутый автомобиль успели убрать. Но Непокой не исчезал. Он жил и множился, клубясь как болезнетворные миазмы. Вслушиваясь в себя, Адам чувствовал, что источник этого страха идёт из самой земли Нью-Йорка. Даже корни великого города были отравлены. Сталь и бетон, въевшиеся в землю проклятых колоний, набухали чёрными язвами. В городе было тяжело даже дышать.
— Я дам тебе пять адресов, — напутствовала Майя, свернув с автострады в переулки Бронкса; как выяснилось, она держала путь именно к Фордхэмскому университету. — Если почувствуешь одиночество, можешь заглянуть по любому из них. Там разные люди. Не все будут тебе рады, но с ними хотя бы можно поговорить... если ничего не изменилось. Машину можешь оставить себе, она «чистая»: документы в бардачке, там же поддельный договор аренды.
— Что-нибудь ещё? — с елейным сарказмом в голосе спросил Адам, который до сих пор старался переварить Парацельсов, Трисмегистов и Василиев Валентинов. Или о ком она рассказывала.
— Не доверяй никому, — Аврора вернула ему револьвер. — Каждый может оказаться врагом. Даже те, с кем мы общались раньше, давно не выходят на связь.
— И с сестрой тоже познакомите?
— О, если бы это было так просто... Я знаю только её имя, Алекта. И знаю, что она масонка. Ищи сторукое солнце, оно укажет дорогу.
— Получается, — заключил Ксенакис, — вы просто оставляете мне машину и пистолет. И право с удовольствием утонуть во всём, что вылили мне на голову?
— Не только.
Майя быстро писала что-то на отрывном листке, её чёрные волосы падали почти к самой бумаге. С юмором у неё стало туговато. Впрочем, Адам видел, что при въезде в Нью-Йорк женщина стала нервничать и постоянно смотрела в зеркала.
— Я советую найти убежище. Ты можешь обходиться без сна и еды несколько суток, но не вечно. Научись планировать свои выходы. Куда ты пойдёшь, что скажешь, что сделаешь. Следи за временем. Обращай внимание на то, что видел, выходя из дома, и с кем говорил. Слушай разговоры. Не задерживайся долго. Считай, что ты на войне.
— Здорово, — не выдержал Адам. — Я всегда мечтал так умереть, честное слово.
— Ты о многом успеешь пожалеть и многому порадоваться, так что не ной. Запоминай и записывай всё, что покажется тебе знакомым. Сны, обрывочные сведения, воспоминания — всё. Это поможет начать поиски старой жизни. В обмен я попрошу тебя...
— Сестра, да. Я помню. Но я не уверен, что...
— С уверенностью ты ещё определишься. В обмен я попрошу тебя спуститься в метро. Это опасно, но нам нужно знать, что здесь происходит. Ты ведь чувствуешь Это?
— Чувствую, — нехотя сознался Адам, ощущая себя героем передачи для любителей мистики. — Что-то странное со мной. С городом.
— Под городом, — поправила Аврора, открыв дверь.
— Под городом, — согласился Адам.
— Виктор хочет знать, что планируют Сторукие. Это их...
— Их рук дело, да? Вы это хотели сказать?
Майя-Аврора рассмеялась; каркающе, неприятно, но искренне.
— Может быть, и так. И если ты вдруг выяснишь, что такое Флюкс, позвони.
— Чт... а, ладно, — Адам только махнул рукой.
— Будь осторожен, — ещё раз повторила она. — Незавершённые, дети Пандоры, чувствуют твой Азот. Они найдут тебя, это только вопрос времени. То, что хочешь делать, делай быстро.
— А как же вы?
— Мы встретимся позже. Я оставила номер телефона.
Потом Аврора ушла. Её прямоугольная фигура нырнула в ворота иезутского университета, а современный Прометей остался у чёрной машины. С множеством вопросов и множеством дел.