01. АЛЬБЕДО «Нью-Йорк лишился полумиллиона рабочих мест за один год. Жители бежали из города,
улицы захлестнули крэк и беспрецедентная волна насилия. Среди человеческой чудовищности
чудовищная бесчеловечность заняла своё место...» — Тема и настроение
Нью-Йорк,
Март 1984 года В глухой черноте не существовало воспоминаний. Кто он, где он — эти вопросы потеряли даже риторический смысл. Он не знал бы, что ответить, как не знает новостей глухой мужчина, сидящий перед рябящим телевизором в трейлерном парке. Только темнота... и джунгли в ней. Он не помнил, что это за джунгли или где они находятся. Вьетнамская война не вызывала чувства узнавания. Впрочем, она не вызывала и чувства отторжения. Он пытался вспомнить другие места на Земле, где существуют джунгли, и получал в ответ факты, лишённые эмоциональной окраски, лишённые накопленного за жизнь сенсорного опыта: Заир, Суринам, Флорида? Флорида интуитивно представлялась близкой, Заир — далёким. Как на нечто новое он смотрел на мир внутри себя, связанный из разрозненных фактов, понятий и терминов. Ничто не вызывало узнавания — ни войны, ни «Биг-Мак», ни большие пакеты с картофельными чипсами. Даже тело казалось чужим, мерзким и неправильным. Мёртвым.
Первое, что осознал мертвец — факт собственной уродливой смерти.
Чернота пахла резиной, хлоркой и формалином. Она липла к лицу, и, хотя конечности не слушались, кожей он смог определить, что это плёнка или ткань из светонепроницаемого полиэтилена. Следовало заключить, что это патологоанатомический мешок, а сам он лежит в холодильной камере тантологического отделения. В морге, как и положено мертвецу. Слышались голоса и эхо каблуков, щёлкающих по намытой кафельной плитке.
Мыслей не было.
Неправильно циркулирующая кровь звенела в ушах.
Голоса стали ближе. Старик и женщина. Вслушиваясь в быструю цепь слов, мужчина понял, что не в состоянии определить язык. Оба говорили на иностранном, но в следующий момент с пьянящей радостью сверкнуло откровение. В сравнении между «знакомым» языком и «незнакомым» получилось найти первый признак старого себя — он знал, что его родным было иное наречие. Он мог бы заговорить на нём, если бы не стал задумываться: не зная слов, но точно зная, что произносить. К сожалению, язык также не слушался. Он лежал во рту безжизненной массой, почти запав в гортань. С этим неприятным ощущением ничего нельзя было сделать.
Над ухом лязгнул металл, и поверхность под его телом резко дёрнулась назад. Заскрежетали направляющие выдвижного ящика, а потом ярко полыхнул свет. Молния распорола черноту надвое, открыв белый потолок, длинную зудящую лампу... и лицо.
Женщина, расстегнувшая мешок, обладала лицом с пропорциями кирпича — некрасивым, по-нехорошему крупным. Как затасканная порноактриса, перевидавшая несчётное море хуёв и мечтающая об имидже неунывающей старлетки. Но с ноздреватой кожей, уродливой челюстью и чёрными глазами под чёрными бровями ей больше шла роль повара в мясном цеху. По-английски — ещё одна вспышка в памяти — она изъяснялась со страшным акцентом, будто в её родном наречии не существовало мягких звуков. «Арабка? Цыганка?»
— Оно живое, — сказала она и распахнула края мешка пошире, позволив увидеть край мрачной стены, состоящей из квадратных железных створок. Женщина обращалась к кому-то, кого не удавалось взять в поле зрения. Шея не гнулась. — Удивительно. Вам удалось.
— Слава Олимпу! — торопливо ответил старческий тенор. — Теперь надо забрать его, и поскорее. Пока другие не пришли.
На лице женщины мелькнула тревога.
— Нет, — подумав, решила она.
— Как нет?! Мы же... это же... возможно, мы никогда не сможем повторить это, и такая удача...
— Нет. Оно справится само.
От возмущения тенор перешёл на прежний язык, но двумя фразами женщина покончила с дискуссией. Она грубо расстегнула мешок от головы до пят, выставив обнажённое тело под безжалостный свет ламп. Затрещали колёсики, пересчитывая стыки в плитках, и потолок покатился в сторону. Лампа чередовалась с лампой. В нос по-прежнему били формалин и хлорка. «Цыганка» остановила каталку и бесцеремонно осмотрела лежащего с головы до ног, приподняла пенис, вызвав прилив стыда и понимания, прощупала рёбра, колени и локти. Заглянула в глаза, поднеся свой нос почти вплотную к лицу, которое даже нельзя было отвернуть.
— Оно функционирует и понимает нас. Зрачки двигаются.
— Хорошо, — сдался старческий голос. — Делай, как считаешь нужным.
Черноволосая женщина наклонилась над живым трупом и заговорила быстрым, хорошо подготовленным монологом:
— Слушай меня, повторять не буду. Твоя новая жизнь зависит от того, запомнишь ты эту инструкцию или нет. Я застегну тебя назад, но оцепенение скоро пройдёт. Трупные пятна уже исчезают. Гниение, похоже, ещё не началось — везучее ты существо, мне повезло меньше. Ты должен лежать и не шевелиться, когда за тобой придут. Возможно, они сделают вскрытие. Тебе придётся лежать. Тебе нельзя подавать вида, что ты жив. Они повезут тебя через город. Из машины легче сбежать, чем отсюда. Когда сделаешь это, придётся найти транспорт. Лучше укради что-нибудь, если не уверен, что сможешь... правильно вести себя с людьми. Тебе нужно попасть в Беннингтон в штате Вермонт рядом с Нью-Гэмпширом, это пять часов езды по Девяносто пятому, оттуда по Седьмому на север через Коннектикут. За рекой найди дом, помеченный знаком с твоей татуировки. Если заблудишься, ищи заповедник «Зелёная гора».
Что-то... происходило внутри, под рёбрами и мышцами, и он чувствовал это. Консистенция тела изменилась. Кровь циркулировала неправильно, как студёное желе. Сердце ворочалось в неудобном ложе. Вздрагивала печень. Лёгкие колебались, обливаясь альвеолярной жидкостью и не попадая в такт друг друга. Голова начинала болеть от грубого голоса, от света в глазах, от звона в ушах, от блеска алюминиевых весов справа. Женщина неожиданно хлопнула чем-то тяжёлым по его животу, оставив на нём холодный металлический предмет, по очертаниям напоминавший оружие. Сверху положила тёмный свёрток.
— Одежда и крупнокалиберный револьвер, — сказала она. — Очень крупнокалиберный. Спрячь это под собой, если расстегнут мешок. Хоть в задницу суй. В городе они настигнут тебя быстро, но там их будет немного. Лишишься оружия — лишишься шансов. И поверь... если не доберёшься, куда сказано, и как можно раньше, сам пожалеешь. Ты почувствуешь. Тогда я очень советую... — её палец с вульгарным алым ногтем упёрся в висок, — одну пулю сюда. Лучше две или три, если успеешь. Запомнил? Беннингтон, «Зелёная гора», Нью-Гэмпшир. Не тупи.
На прощание она дёрнула палец на ноге, сорвав больничную бирку. И, ехидно улыбнувшись, провела языком по волосам над его лобком, заставив мёртвое тело содрогнуться в неправильном ощущении близости, которая уже не должна была существовать. Горячая жажда телесного растекалась по мёртвой плоти, заставляя окоченевшие капилляры рваться в новых усилиях, проталкивая по тканям то, что заменило кровь. Он начал чувствовать ноги. Бёдра. Колени. Стопы. Как отдельные сочленения, а не комплексную опорно-двигательную систему.
— Боги... — вздохнул второй голос, отдаляясь.
— Любопытство — лучшая мотивация, да? — с неискренней улыбкой женщина помахала биркой перед носом, не давая читать её, а потом застегнула мешок, избавив хотя бы от нестерпимой белизны ламп. Её напутствие прозвучало уже из темноты. — Выбери себе название, существо. Это полезно для самоидентификации. Я, например, самоидентифицирую тебя как Труп.
— Ты слишком строга к нему... — пробормотал старик. — Представь, каково ему сейчас?
— Оно должно захотеть драться, или сдохнет. Потому что если оно не захочет, ваши усилия пойдут насмарку. Вы и так простили этому существу намного больше нужного.
— Мы можем потерять его! Он может...
— Оно, доктор. Пока что это «оно».
— Он, — с силой повторил старик, — может сбежать, не узнав...
— Скатертью дорога. Оно скоро поймёт, на чьей стороне. Хочет того или нет.
Скрипнула дверь. Проскрежетал ключ. Тишина вернулась.