 |
|
 Света, заглядывающего в открытые оконные ставни с улицы, хватало, чтобы разглядеть знакомые лица и все внутреннее пространство избы дядьки Пересвета. Очень этим хороши белые летние ночи. Алекма быстро отыскала заветный красный угол. Вот он, как положено: божница с иконами и горящей лампадкой, сверху, над божницей, - две полки полавочника с хозяйственной утварью и вышитыми полотенцами. Здесь же стояла лучина, закреплённая в светец. Сытный ужин был, вкусный. Конечно, можно было и без тетки Малы обойтись, но деда обижать не хотелось. Пришлось уважить соседку. Однако не зря сомнения по поводу подарка тетки Малы закрались. Жаль только, что шибко тихо поскреблись, не разожгли огонек недоверия. Может усталость, а может на то Его воля была. Хотя, Его ли?. Только сейчас, глядя на лики святых, Алекму, будто вспышка молний в ночном небе, всколыхнуло воспоминание: уже засыпая, когда тяжелые веки накрывали уставшие глаза, девочка уловила привкус травы дремы… Вот так подарочек. И что за мужской голос слышится краем уха в избе? «Еще немного подуснет, и отнесем к остальным»… Повернув голову к окошку, Аська поняла, что еще глубокая ночь на дворе. На светлом небе почти не видно было звезд. Зато была заметна краюха наливной луны, точно поспевшее яблоко, вот-вот готовое упасть на землю. Что там перед сном мурлыкала ее старая подруга-кошка? Девочка помнила, что та не переставала утыкаться своим холодным влажным носом прямо в лицо маленькой хозяйки, пока Ася не схватила ее в крепкие объятия и не уснула… Васька дал ценные указания Огоньку, а сам стоял да разглядывал убранство помещения. В печи догорал последний уголек. У печи, где обычно стояли кочерга, ухват и помело, были лишь лопата, ступа с пестом да огниво (железное кресало, кремень и трут – горстка сухого мха). Рядом – лохань для мытья рук и полотенце. Бабий кут (рабочее место хозяйки Прасковьи, жены старосты Пересвета). На полках вдоль стен этого женского угла стояла нехитрая посуда: горшки, ковш, чашки, миски, ложки. Красный угол, у которого уже сидела Алекма, был напротив бабьего. В следующем углу, возле входной двери, у большого сундука возился Светозар. Рядом, в четвертом углу, стоял стол – рабочее место хозяина. Вот и все. Васька бывал здесь с отцом по делам кузницы, и то не часто. И уж точно никогда не приходилось просыпаться здесь. Подергал дверь – заперта. Только подумал Васька про отца своего, могущего хоть троих таких здоровых Вась перенести за раз, как озарило его догадка нехорошая. Весь вчерашний день ему странным вдруг показался. Отец никогда его особо работой не грузил. А тут прям загонял: и то сделай, и это принеси, и вот это вот доделай. Пот ручьем стекал с лица, рубаха неприятно липла к телу. Когда он в последний раз так уставал? А матушка… Да, она всегда любила Васю, возможно, больше его старших братьев. Но вчера во время трапезы вообще не отходила. И молчала, руки ломая, да втихаря слезы утирая. Только сейчас это вспомнил. А тогда не придал значения: последние дни часто мать в слезы ударялась. Это пустое, бабье, - только отмахивалась от вопросов матушка. И уж не белладонну ли уловил Вася в том ужине? Ту самую траву, что могла свалить с ног и принести глубочайший сон. А что потом? Потом запах отца… Такой родной и до боли знакомый. Даже сквозь крепкую отключку. Да, не ладилось у них, но зачем это все и почему? «Прости, Васелек, так надо. Ночь Жатвы не отменить никаким богам». Крышка сундука без особого труда поддалась усилиям Светозара. Сверху лежали тряпки: бесформенные куски ткани; расшитые полотенца и скатерти (видимо, убранные до праздников); была и мужская одежда (штаны да рубахи). Капнув глубже, рукой наткнулся на большой мешок и маленькую дорожную сумку. В мешке тоже лежало тряпье, но оно будто на мальчика было (точно не по размеру хозяина дома). Странно, ведь у старейшины и его женушки не было детей. Неужели это детские вещи дядьки Пересвета так хорошо сохранились? Да и зачем их хранить? Можно было перешить или отдать кому – больше пользы бы было. Среди всего прочего, лежала плетеная кукла с вышитым на груди неизвестным мальчику знаком, так похожим на солнце. В маленькой дорожной сумке лежали мешочки с травами разного назначения (в основном, лечебного свойства). Был еще маленький нож, чуть заржавевший и ступившийся. Кресало и кремень так же лежали в отдельном более плотном кусочке ткани. И уже на самом дне сундука Светозар раскопал еще одну находку, обернутую во множество тряпок: берестяные листы с полустертыми непонятными надписями. знала, куда идти за рушником: прямиком в печной «бабий» угол. Там хозяйки всегда держат про запас и тряпье, и одежду. Роясь в тряпье, Соня так и замерла. Сознание озарила вспышка воспоминания. Вот матушка выходит из дому, (ее деда Ваня, сосед, попросил за названной внучкой приглядеть), несет с собой гостинец (краюха хлеба да кувшин молока). Батька все квас подливает, Танька, отчего-то светящаяся, рядом сидит, трещит без умолку о новом возлюбленном. Как до скамьи добралась – не помнит. Но вот как чьи-то руки подхватили и несут куда-то – это было, кажется, не во сне. И запах белой дремы, луговой травы, что как раз цветы дала в этом месяце, тоже шибко ярко чудится, не сон. Чуяла, чуяла Соня, что-то не то было накануне в поведении домочадцев… А еще разговор мужчин сквозь дрему расслышала: «Сейчас к остальным потащим», «На этот раз ночь Жатвы должна пройти спокойно». , послушав наставление Василия, полез на лавку и выглянул в окно. В небе висел белый лунный блин. Тихо было, как обычно в эту глубокую ночь. Ставни в избах закрыты, скотина спит. Чу. Слышишь голоса, лязг металла, шорох шагов, спокойно идут, не крадучись. Судя по звукам – откуда-то с кузницы.
|