Сложно сохранять спокойствие, когда в твоем направлении ведется огонь из пулемета. Даже если ты знаешь, что он не прицельный. Что враг ведет его, рассчитывая на то, что ты запаникуешь, попытаешься убежать или ответить. Десант Рейха не паникует. В десанте нет места тем, кто не умеет подчиняться приказу, и если этот приказ состоит в том, чтобы лежать и не шевелиться, когда над головой свистят пули, ты лежишь и не шевелишься. На тренажерах это отрабатывали. С боевыми, чтобы проносящаяся над головой смерть чувствовалась. И сейчас это помогало. Генриху, во всяком случае.
Да и выбора, на самом-то деле, не было. Хотя операция пошла не по плану, а по пизде, десант мог делать только то, чему его обучали делать. Убивать врага. Нет, это слишком простое, неправильное определение смысла существования десанта. Побеждать врага. Дисциплиной. Тактикой. Индивидуальным превосходством. Это все удивительным образом ощущалось. В командующием вахмистре. В не попытавшемся устроить героическое противостояние танку экипаже "Гангомага". В отрапортовавшем о готовности через несколько минут после получения очереди в пузо Томасе. В профессионально зашившем Томаса в полевых условиях "Мэде". В хладнокровно чесавшем яйца после не менее хладнокровного убийства Михале…
И это воодушевляло. Почти в той же степени, что и подбитый после первого же попадания танк. Но танк, пожалуй, все-таки больше. Когда раздался характерный звук пробурившейся сквозь броню боеголовки и "Гросстрактор" замер, Генрих испытал почти что детский восторг. Лучше было бы только если бы полыхнуло.
- Wunderschönen…
Слово само сорвалось с языка. Чуть не забылся, что надо обозначить свои цели, но поправился, сообщив остальным десантникам, в кого стрелять будет. А затем палец плавно вдавил спусковой крючок, давно уже совмещенный с силуэтом одного из сопровождающих танк пехотинцев врага. После чего рука повела выплевывающий свинцовые билеты на тот свет ствол штурмовой винтовки в сторону, к следующей цели.