Когда паладин восстал ото сна и взялся командовать, Ульрика едва сдержала вздох облегчения. И что Мартин с Эйденом выжили, и что теперь есть кому вселить в людей надежду. Что ни говори, а паладин в сияющих доспехах, ладно, в побитых дорожных, вызывает чувство, что есть еще в мире от кого ждать помощи в темный час. Едва эта мысль пробежала, она потянула за собой какое-то воспоминание, и ясное утро потемнело перед глазами девушки, сменившись черными горами, фиолетово-багровым небом и клубящейся темнотой. Беги. Беги домой. Ульрике пришлось встряхнуться, отгоняя наваждение. Как у всех бардов, на нее, бывало, наплывали образы и мелодии, вызванные впечатлениями или просто воображением. Наверно, организм намекает, что не спать ночь, сочиняя музыку, или... за иным времяпровождением, это еще ничего, но всю ночь бегать, стрелять и рубить - это уже перебор. Перебор, низкие, ритмичные звуки каких-то песнопений…
Ульрика шла по улице, как будто через два мира. В одном были солнце и суета, таскали доски, прилаживали, строили катапульту… В другом была душащая крики тьма, прорезаемая ударами клинка, и мерный напев, теряющий голоса один за другим. Это было… крайне неуютно, потому что признать хоть один из миров реальностью, а другой иллюзией, бредом, фантазмом, не выходило хоть плачь. Тело чуть подергивалось, словно пытаясь танцевать, но всегда бросавшаяся в танец, любовь и бой, как в омут головой, Ульрика чувствовала лишь приступы ужаса и отвращения, но вырваться из ритма не могла. Вот так, плутая среди яви и …яви, бард зашагала прочь, забыв предложить Эйдану помощь. Девушка остановилась, поняв, что ее занесло на зады деревни, где на рассвете отбивали лезущую в пролом нежить. Здесь призрак святого появился, чтобы даже из-за завесы смерти опять кого-то спасать. В горячке боя бард даже не успела особо удивиться, все, кроме клинка в руке тогда было вторично. Странно, что только сейчас вспомнилось. Может, это рвется наружу песня, пытается перевести усталость, остервенение и горе в музыку? Нет, песня будет другой. И как Мартин вышел в ворота, встречать многоруких чудищ, и хитрого Эйдана, пускающего во врага стрелу за стрелой, и мужество Иперита, и Дугласа.. Нет, нет, подумай о чем-нибудь другом, если сейчас польются слезы – к завтрему только и просохнут! Вот тут вчера появился легендарный святой, суровый, сосредоточенный, немного печальный…
Перед внутренним взором Ульрики вновь проплыл профиль святого, и два мира с грохотом столкнулись, перемешав воспоминания. Что это было? В серых глазах смерть, но голос спокоен. Беги. Беги домой. Бегу, маленькие ноги спотыкаются, я знаю, что позади беда, но не могу ослушаться.
Горе, растерянность, страх накатили, как приливная волна на спящий городок. Чувства были невероятно сильными, как у ребенка, но они были настояны на многих годах и печалях, более сдержанного человека такое могло свести с ума, но порывистая по природе Ульрика не привыкла держать все в себе. Сгорбившись, закрыв руками глаза, девушка чувствовала, как сквозь нее, как клинок, проходит какая-то сила, рожденная болью, настоянная на потерях, приправленная сожалениями, но она всегда встречала беду шуткой и клинком. Жизнь тебя, если будешь веселым, утешит, если будешь грустить – безутешно пройдет. Плечи девушки снова вздрогнули, затем затрясло уже ее всю, на этот раз – от безумного хохота. Выпрямившись, Ульрика резко выбросила руку в сторону, давая выход тому, что пыталось прорваться, не давая горю и сожалением, поднявшимся из темных глубин памяти согнуть себя.
Сгусток яростного, горячего до прозрачности пламени метнулся с ясного неба, выжигая темные пятна нечистой крови.