Сожженные останки церкви глубоко опечалили отца Вальтена. Стоя на коленях на попелище, он горевал более, чем кто-либо другой в караване. Он не бывал в этой конкретной церквушке - но в сотнях подобных, разбросанных в самых разных частях Иннистрада. И чем ближе они были к лесам и диким пустошам - тем сильнее был вера людей, живших там. Обычно.
И потому священник так сильно горевал от увиденного. Он знал, каково это - когда между тобой, и ожившей тьмой лежит лишь хрупкий церковный витраж. Ужасное воспоминание всплыло в голове отца Вальтена - воспоминание об одной из самых долгих ночей, что-когда либо бывали в его жизни...
Ему удалось тогда выжить, как и остальным. Этим же людям, в этой церкви - нет.
Священник молча поднялся на ноги, не отряхивая пепла с рясы. Он запомнит это место, он расскажет людям обо всем, произошедшем в этом месте. Он убедится в том, что церковь отстроят заново - эти земли будут освящены, обереги поставлены, ритуалы проведены. Тьма не получит ни клочка земли, что принадлежит людям. Они ей не позволят.
Вечерело.
Караван сбавил темп возле деревни, в которой не горело ни огонька. Дурной знак - ни одно селение не может позволить себе роскошь погружаться в полную темноту в эти времена. Свет - пускай даже неверный свет факелов - это зачастую последняя преграда, что держит ужасы ночи на расстоянии от жилищ людей. Свет, да стальные вилы под рукой.
Отец Вальтен ехал молча и угрюмо с тех пор, как они покинули развалины церкви. Всякий, кто приглядывался к его лицу в это время, мог разглядеть не столько мрачность, сколько твердую решительность.
Когда карован остановился, священник слез с телеги, оставив на ней свой дорожный посох. В его руки лягли щит и булава, и он остановился возле Мартина, не проронив практически ни слова - лишь приглушенное бормотание молитвы Сигарде перед тем, как вглядется во тьму.