«У "Мьюз" была песня об этом», — понял Норберт в извращённом озарении. — «Я знаю, как это».
Кристин извинялась за его спиной, но мальчик не чувствовал вины. Им не за что было просить прощения. Они не вторгались в святыню, а вошли в кошмарный Стоунхендж, посвящённый до уродливого искажённой реальности. В зону теней. В Бермудский треугольник. В шахтную могилу.
Ангария понял, что представляет собой комната. Труп в центре был чёрной дырой. Гравитацией он стягивал надписи на стенах, заставляя их ломаться и течь по полу. В этой космической модели, вызывавшей приливы ирреального омерезения, кольцо свечей стало горизонтом событий, а фетиши — самими событиями. Парфюмерная склянка, локоны, колечки... подобия кукол качина в индейских культурах. Они окружали тело как горизонт, а надписи текли по бетону. Чёрная дыра. Чёрная дыра...
Подросток вёл рукой Кристин, заставляя её освещать новые и новые надписи. И вместо трепета от святотатства чувствовал, как в глубине души растёт отвращение. Тело на полу вызывало жалость, скорбь, страх, но больше не было сострадательного и ошарашенного почтения, которое охватило Норберта в первые секунды. Лаура нашла способ одобрить судьбу Кэт, вот как это называлось. Вот как сказал бы Хаген.
Мальчик не представлял, что произошло с её рассудком в этом кошмарном месте. Что заставило его (её? их?) переломиться вот так. Он не смог бы представить, даже если бы захотел. Запредельная пустота за горизонтом фетишей-событий не имела даже слов. И вспоминая холодный голос в телефонной трубке, Норберт понял теперь, почему Кристин побледнела. Девушка всегда почувствует чужую беду.
Через сорок одну секунду Норберт сделал шаг в комнату. Ребристая подошва закрыла очередное «конечно».
— Лаура, — сказал Норберт, направив свет фонаря на тело в центре. — Где Дэвид, Лаура?