По дороге Норберт молчал. Ночь вступила в свои владения, и на лице подростка читалась усталость. Если Кристин питала тьма, то Норберта, как самого обычного человека, она лишала бдительности и сил. Как карпатских крестьян из старых легенд. И пусть горы Трансильвании сменились федеральными автострадами, суть легенд (суть людей?) продолжала жить.
Под глазами Ангарии залегли круги, усилив его всегдашнюю бледность. Мягкие очертания рта сложились в печальную линию. Бывший вокалист «Жнецов» снова глядел сквозь лобовое стекло, но вместо наслаждения дорогой в его взгляде осталась только сосредоточенность. Он старался не упустить ориентиры. У них был след Коула, у них был Адам в мотеле — однако Норберт действительно не был уверен, что это сработает, если здесь всё пойдёт не так.
Впрочем, как он сам сказал недавно, у «Жнецов Грёз» всё давно пошло не так.
Или, если взглянуть на жизнь шире, у мальчика по имени Норберт Ангария всё пошло не так несколько лет назад.
История Норберта была историей человека, который не знал, хочет ли спастись. Где-то в сумке, которая барахталась в импровизированном багажнике «скорой», лежала мятая карточка: единственное напоминание о жизни, которую Норберт оставил позади. Той самой, где всё пошло не так. Он думал показать карточку Кристин, но это показалось слишком мелодраматичным и глупым. Какая разница? Если они сдохнут, это никому не понадобится, а если нет — у них будет много времени, чтобы рассказать друг о друге. В семнадцать лет ты ненавидишь мелодрамы с тобой в главной роли, но твоя жизнь состоит из них одних.
Карточка была водительским удостоверением на голубовато-белом пластике, выданным штатом Теннесси — «штатом всего, что стреляет». На ней стоял адрес 2802, Мэриленд-Сёркл-Ист, Мемфис, TN 37501-901, где жила семья Ривз. На ней стояли номер лицензии, указание на мужской пол и зелёный цвет глаз владельца и рост в пять футов восемь дюймов, выписанные с такой тщательностью, будто имели отношение к управлению автомобилем и поиску пропавших кузин. На ней стояла недавняя дата выдачи. Наконец, на ней стояло имя — Роберт Ривз.
Имя человека, чья жизнь пошла не так несколько лет назад.
С фотографии на удостоверении улыбался круглолицый американский парень с пшеничными волосами и неясной, несвойственной таким людям тоской, затаившейся в глубине глаз. Та фотография была светлой и ясной. Сейчас в темноте кабины рядом с Линн осталась болезненно-худая тень, от глаз до пяток закатанная в чёрное. Чёрные волосы, чёрная куртка, чёрные джинсы на тощих ногах, чёрные татуировки на предплечьях. Даже дробовик Хагена, который торчал между сидений, имел чёрное «тактическое» исполнение.
Последствия юношеской наркозависимости? Несчастной любви? Тёмной музыки? Банального недостатка калорий в рационе, состоявшем из полуфабрикатов в кузове «скорой»?
Норберт в рот ебал последствия и в рот ебал спасение. Ему, наверное, нравилось быть ничем. Он находил мазохистское удовлетворение ничтожества во всё новых страданиях. Ему не хотелось возвращаться. Роберт Ривз, улыбавшийся в камеру с водительской лицензии, исчез в пустоте, которую Норберт Ангария нашёл за тёмным лобовым стеклом.
Со скрипом рессор фургон остановился в снегу. Норберт выключил мотор, глядя на бункер. Он бы не удивился, если бы в стекло ударила пуля и всё кончилось быстро и надёжно. Но пули, кажется, больше не спешили.
— Пойдём вместе? — спросил он.