Выйдя на крейсерскую скорость, GTO оказался неожиданно тихим. Двигателю хватало всего тысячи оборотов, чтобы держать крейсерскую скорость в пятьдесят с лишним миль, и он мерно урчал, совсем не в такт а капелле, исполняемой Норбертом. Что слушала сама Кэт? Здесь не было разъёмов ни под флешку, ни под CD, не было даже кассетника, а от радио в этой глуши было мало толку. Скорее всего, в машине Кэт слушала машину. Это странное, пьянящее ощущение, когда ты валяешься, прислонившись к любимому человеку, плавая в эйфорической ванне собственных гормонов, и тебе в принципе не хочется музыки, и не хочется разговоров. Хочется просто быть. Должно быть, Кэт ощущала что-то подобное, сидя в водительском кресле. Иногда, когда не было зимы, она могла открывать окно и слушать свистящий мимо ветер.
Если опуститься в кресле чуть ниже, в такое полу-распиздяйское, расслабленное положение, то окружающий белый ландшафт исчезнет за приборной панелью, и останется только космическая чернота и снежинки-звёзды, несущиеся навстречу в этом пространственно-временном тоннеле. Дороги, правда не видно, но она здесь прямая на десяток миль, и можно было ехать даже с закрытыми глазами, изредка поправляя машину когда она прикасалась правыми шинами к припорошенному гравию обочины.
«Она» звучало каким-то неправильным местоимением для GTO. Это был «он». Строго говоря, это было «оно» — транспортное средство — но что могли понимать в мускул-карах филологи, составлявшие бездушные грамматические таблицы. GTO был «он», мужчина её мечты. Насколько знал Норберт, другого мужчины у Кэт не было, ни в данный момент, ни возможно даже вообще. Нет, Кэт не смогла бы встречаться с Бони. Какой машиной был бы Бони? Хороший вопрос, но точно не мускул-каром.
Забавно, как в рассуждения о любви неизбежно вплетаются местоимения, даже если это любовь к предмету. Солдаты дают женские имена своим винтовкам, моряки-любители называют свою яхту какой-нибудь «Арабеллой», таксисты будут звать свою машину «ласточкой» или ещё каким-нибудь уменьшительно-блевательным прозвищем. Раз за разом любовь возвращается к гендерной дихотомии, поскольку из неё и происходит, и как бы не старалось прогрессивное ЛГБТ (ЛГБТК, ЛГБТКИ, ЛГБТКИА, ЛГБТКИАП+) сообщество придумывать новые местоимения, чтобы нарушить этот бинарный стереотип, любовь остаётся лишь первой ступенью, выстреливающей вас в космос. Любовь живёт три года, а затем она отваливается и сгорает в атмосфере, а отношения переходят на следующую ступень: дети. То, чему с таким энтузиазмом посвящают пол-жизни взрослые.
Но в отношениях между Бони и Норбертом нет никакого «после», отгорев, их любовь оставила после себя только чёрную пустоту. В отношениях между Кэт и GTO, впрочем, никакого «после» тоже не было, хотя у GTO был несомненный плюс: он не мешал тебе его любить. Не мешал тебе о нём заботиться. Вместо чёрной дыры в солнечном сплетении у него было триста семьдесят лошадиных сил, которыми он готов был щедро делиться, как настоящий мужчина, воспитанный на семейных ценностях. Тысяча девятьсот шестьдесят, мать его, девятый год. Этот парень отчасти застал Америку ещё до эпохи сексуальной революции. Один его вид должен оскорблять чувства феминисток, как шестилитровый двигатель оскорбляет чувства «зелёных».