Саша давно не видел Григория Васильевича в таком подавленном настроении. Вернее, никогда не видел. Чорт бывал в ярости, в гневе, в бешенстве, но в... депрессии - в депрессии Григорий Васильевич не бывал никогда.
Почти весь путь до Магадана он молчал, что было крайне для него нехарактерно. Сейчас же этот высокий мужчина, еле умещавшийся на сиденье, опер подбородок о кулак и меланхолично смотрел в окошко вертолета. А там - пурга, ничерта не видно.
Григорий Васильевич казался каким-то побитым, замученным, скрюченным, что никак не сочеталось с его массивной фигурой, с его длинными крепкими руками и с великолепной пышной шапкой из норвежской чернобурки.
Такие люди, казалось Александру, никогда не бывают подавлены. Это просто не в их стиле.
Вот и Григорий Васильевич минут пять спустя пришел к такому же выводу: покачал головой, отвлекся от своих тяжелых мыслей и обернулся к подчиненному. На лице его читалась лютая злость - куда лучше!
- Сань, ты знаешь, что это нелетная погода? В такую метель вертолеты не летают. Тем более, в... горах! - Чорт воздел палец, случайно ткнув в косой потолок.
Глаза горели от возмущения, но он не кричал. Надо сказать, начальник Саши обладал удивительно мощным голосом, низким и зычным, под стать габаритам. Даже в вертолете, где за его спиной визжал тысячесильный двигатель, Григорий Васильевич говорил привычным тоном.
- Мы с тобой рискуем, Сань. Мы можем разбиться насмерть. Три министерства на ушах. Весь Дальневосточный! А мы... просто рухнем. Потому что в... буран вообще-то летают только спасатели.
Всем в Минэрго было известно, что Чорт никогда не матерился. Он даже не чертыхался, а вместо того словно прожевывал слова, сильно напрягая губы. Гримаса при том выходила страшная, так что, может, лучше б он все-таки матерился.
- Даже... военным запрещено! Только спасатели, и только когда гибнут люди. И они об этом предупреждены. Они там документ соответствующий подписывают, забыл, как его... Вот ты, Сань, что-нибудь подписывал? Нет? Странно. И я тоже, - его лицо выражало уже обычное остервенелое недоумение. - Так чего же мы летим, а? Из-за кого мы в такой кромешной жопе? Нет, Сань, не из-за Виталича. Я его понимаю. Я их всех понимаю - они там конкретно на кочке об потолок приложились. И наплевать им, что мы провалим сроки по объекту, что потом еще месяца два придется разгребаться у себя в отделе, что опять в этот... бюджет не впишемся...
Чорт замолчал, с силой упершись рукой в пустое кресло второго пилота, от чего оно немного согнулось. Он смотрел на Сашу пристально и тяжело, очень тяжело дышал. Это была его излюбленная театральная пауза "на подумать".
Правда, как и всегда, ответ Григорий Васильевич давал сам:
- Мы летим в эту жопу из-за некоего Черных Льва Николаевича. Ты же прочел там все, да? Не сомневаюсь, они спустят на него всех собак. Это будет грандиозный козел отпущения - его лет на двадцать упекут. Но сначала, Саня, до него доберусь я.
Под щеками, слегка оплывшими от солидности, заиграли мощные желваки. Чорт повернулся к пустому сиденью впереди и ткнул в него толстым пальцем:
- Ей-Богу, это уже что-то личное. Да, есть министерства, есть суд, есть весь Дальневосточный. Но еще есть его лицо и мои руки. И вот здесь я не шучу, Саня, я абсолютно серьезен. Такой... такое... - Чорт не смог сходу подобрать пристойную замену, - такую шнягу мне еще никто и никогда не подкидывал. Я его закопаю.
Широкая ладонь сжалась в кулак. Григорий Васильевич вновь посмотрел на снег за окном и добавил:
- И клал я на этот буран.