После жаркого прокуренного штаба вечерняя зимняя улица освежает. Темно уже. И зачем вышел, Сержант? Курить-то на радостях разрешили прям в помещениях, хотя что то за радости такие? Столько народу потеряли, столько побили... Всё одно люди, только теперь мёртвые, что одни, что другие, не лезут из головы. А тут темно и холодно, как у них там, наверно. И, как назло, ни души на всей улице, если часового в германской форме не считать. Стоит напротив штаба навытяжку, привратник вверху ли, кочегар ли внизу, сам не знает и не интересуется. Вот у кого служба. Дурацкие гляделки на границе охраняемой территории. Твоё место в доме, Сержант, в тепле, в жизни. Поворачивай, застрелю.
Странно, раньше не было у него винтовки за спиной.
Позади ещё шумно, ещё скребут ложки, ещё стукаются кружки, ещё бубнят голоса, хотя кто-то уже и на отбой отчалил, вроде же объявили отбой, нет? Меркнет в сознании всё, что с порядками армейскими связано. Хоть в них и как рыба в воде, а всё же нахлебался. Вот вытащи ту рыбу, и рот разинет, а дышать не будет. Где ты, Сержант? Дышишь?
В штабе неплохо было, там все живые, там чувства и лица, не форма да каски, там слова и слёзы, не команды и крики. Казалось бы так. А может и поменяться всё в единый миг, если вздумается командирам, что слишком расслабился трудяга-солдат. И ты же тогда в мундире сваришься, Сержант, твоя же кожа касками-волдырями изойдёт, шипеть будешь как рак в кипятке, слёзы под панцирем, чёткий ретранслятор приказов. Тошнит. Может, от контузии, может, от всего.
Получается, как в разведку вышел, лучшей доли поискать, подумать хотя бы про неё, помечтать.
Часовой напротив неподвижен, но за каждым твоим движением следит, Сержант. Вспоминаешь вдруг про пропуск в нагрудном кармане и про пароль в голове. Первое ー бумажка смятая с адресом Инес. Второе ー "Церковь Святого Петра". У леди Леклерк дома точно жизнь будет, и точно не армейская, не то, что в магазине электронных товаров, уютном до первой панической атаки. В доме же Господнем не живой и не мёртвый нынче гостит, ни уюта там не будет, ни ласки, ни кошмаров, ни забытья бездонного. Понравишься, согласишься, рискнёшь ー таким же партнёром войны сможешь стать, что и Грегори Джармуш. А может и рехнёшься в конец, снайперу-асу под стать. В лучшем случае от доли откажешься и из дела авторитетом выйдешь, не руки от крови, так голову от проклятья отмоешь. В худшем ー себя не узнаешь. Оно тебе надо, Сержант?
Вспоминаешь Инес. Красивую, высокую, испуганную. Но это же поверхностное, так? Она тебя не знает, а ты её, но искра-то была! Разжечь бы, чтоб светло, как днём, чтобы видно стало, что на самом деле в глазах у неё. Чтоб тепло, как дома, чтобы хоть одну ночь не в одежде задубевшей спать, а голым под одеялом. Чтоб горячо, как в домне, чтобы всю эту дрянь психическую на любовь переплавить! Только вот искра и пожаром стать может, а тушат нынче не водой, а бомбами да снарядами. Таким пожарным не обрадуешься, такое пепелище не отстроишь.
Позади смех. Точно знаешь, что там, а тех, кого не знаешь, узнать легко, и тоже тепло, и тоже по-своему душевно. И без всяких пожаров, потому что уже угли. Но хватит ли их? Не оборвётся ли вдруг веселье, не закинут ли резко в топку? Родной уголок и в аду ясный и понятный, не то что райская чаща.
Замирает рука на дверной ручке, медленно вдоль тела опускается.
Часовой за спиной ждёт.