Ну вот и оно. Жаркий огневой бой ー у кого патронов больше, у кого броня шумнее и у кого яйца твёрже, под ливнем свинцовым усидеть и не обмочиться. И всё равно среди всех этих стен, углов и мебели это как перепалка словесная перед настоящей дракой. В застройке один хрен или ты вперёд, и гада штыком и гранатой из дома выкуриваешь, или он тебя также. Всё как ветераны в Англии рассказывали. Вот про этот самый момент.
Ноги едва гнутся, а в груди как пружина разжалась ー распирает так, словно и воздух не нужен.
Дыхание режет глотку.
Улица после сжатой страхом близкой смерти гостиной ー гигантская.
Кажется, бежать до иссечённой пулями трёхэтажки ー вечность.
Вспышки в окнах бьют прямо в лицо.
Кто-то стреляет в ответ на бегу, не целясь, чуть ли не от бедра. Кто-то швыряет гранату.
Приклад к плечу, прицел на локоть выше подоконника, но там уже ни силуэта, ни вспышки.
Первые штурмующие лезут внутрь по спинам и плечам товарищей, ворошат и опрокидывают наружу останки укреплений-баррикад, расчищают проход.
Удаляющийся вглубь топот. Эхо голосов из первых захваченных комнат. С востока рёв мотора ー какая-то бронемашина вдалеке. Майерс. Толкает, кричит что-то, ни слова не разобрать, но всё ясно и так ー или мы берём опорный пункт краутов, или остаёмся лежать на этой улице рядом со вчерашними и сегодняшними трупами. Первые пули башенного пулемёта уже чавкают в грязи под ногами. Спешно забиваются за угол горящего на другой стороне улицы дома пехотинцы. Почему не с нами? Отсиживаются?! К чёрту, сами справимся!
Влезаем в дом последними. Какой-то комод с вытащенными ящиками использовался краутами как пробка с бойницами для оконного проёма, а для нас теперь удобная ступенька.
Внутри душно от пороховой гари, скрипят под ногами гильзы. Майерс запинается за брошенную германскую каску. Никаких тел, лишь пара пятен крови на полу. В углу над каким-то ящиком копошится Дженкинс.
Выстрел в коридоре, ещё два ー где-то дальше, но добегаем лишь к шапочному разбору. В большой гостиной со скрипом покачивается задетая выстрелом люстра, под которой толпятся крауты. Десять, двенадцать, пятнадцать, больше ー новых и новых сдавшихся фолькс-гренадёров стаскивают в гостиную за шкирятник и толкают в центр помещения на испачканный солдатскими сапогами ковёр. Большинству лет по восемнадцать, не больше.
И всё? Не стрельнул даже ни разу. Штыки эти, гранаты, задор... если бы не он, впрочем, на месте этих детей могли бы быть мы. Да, задором-то мы их и взяли. Одним задором.
Почему те вояки из паба в Англии о нём не сказали?
Стул сбоку от входа скрипит под весом тела.
Ноги не держат.
Воздуха мало.
"Вот почему".