...И, значит, остались только
иллюзия и дорога.
И быть над землей закатам,
и быть над землей рассветам.
(с) И. Бродский
Девочка моя, куда бредешь ты этим ранним утром, осыпаемая золотом, обнимаемая осенней утренней прохладой, что розовым зверем крадется к тебе под черную шкуру на твоих плечах? Куда бредешь ты в этих одиноких землях, где не услышать ни пения птиц, ни шороха зверей? Что или кто ведет тебя, дитя мое, сквозь твои сомнения и страхи, сквозь ужас неизвестности и неотвратимость прошлого? Что движет тобой, не давая свернуть с этого незнакомого пути, что ведет вперед? Я вижу усталость на твоем прекрасном лице: на нем отпечатался голод и тревожное ожидание встречи. Кого ты боишься или желаешь найти на этом пути? На встречу к чему или кому ведет тебя эта мощеная дорога?
Золотой лист опустился ей на плечо. Хель осторожно взяла его, повертела в руках, как делала это уже много раз и, вздохнув, бросила под ноги. Много дней и ночей прошло с тех пор, как она покинула свой родной дом и отправилась на встречу богам, изгнанная всеми, кого знала с малых лет. Теперь все, что ее окружало, стало ей домом. Кроны деревьев служили ей крышей, прогалины у дороги постелью, а бесконечная дорога, устланная брусчаткой, была ее путеводной звездой.
Так проходили дни.
Времени, что было ей предоставлено, с лихвой хватило, чтобы обдумать и вспомнить все, что произошло или не случилось в ее жизни. Янтарным светом окружал ее день и черным бархатом обнимала ночь. И не смотря на то, что ночь встречала ее холодом, ее Хель любила больше: она дарила ей покой и сладостное забытье, о котором днем можно было только мечтать, обливаясь потом от духоты и тягостных мыслей.
Осознание того, что у нее впервые в жизни совершенно никого нет пришло много позже, чем можно было ожидать. Долгое время все, что было на ней надето, все, что было взято с собой хранило свою историю, принадлежность к кому-то из прошлого, и выступало некоей связью с той брошенной жизнью. Сапоги ее, что она носила уже много зим, хранили в себе гораздо больше воспоминаний, чем она могла представить, тяжелое серое платье, согревающее в суровые холода, черная мантия, призванная укрыть от дождя или порывов злого ветра, а также выделка из шкуры черной лисицы, подаренная дорогим человеком - все эти вещи долгое время возвращали ее в прошлое, заставляя смотреть на прошедшее с разных сторон и под другими углами. Лишь много позже, перед сном она вдруг осознала, что отныне у нее ничего нет, как нет пути назад, в прошлую привычную жизнь. Нет даже ее самой, той, которую она знала. Та она осталась в прошлом, вместе с тем смехом и теми людьми. Нынешняя она и прошлая - совершенно незнакомые друг другу люди. Так, наверное, мертвецы осознают свою смерть, спустя недели скитаний по бренной земле среди оплакивающих их родных. В ту ночь Хель осознала, что отдала бы многое, чтобы еще хоть на мгновение оказаться там, среди "живых". Та ночь была самой тяжелой из всех, что она переживала, а сон под утро был самым крепким. Проснувшись, она осознала, что больше ее ничего не держит. Тогда-то и появилось то стойкое чувство, что впереди ее кто-то ждет.
Ее влекло в неизвестность так робко и настойчиво, что Хель сама того не сознавая, шла вдвое быстрее, чем прежде. Сейчас ее уже не тянуло назад и не пугало предстоящее. Теперь ей хотелось жить, ощутить жизнь, пусть даже совсем не ту, к которой она привыкла. Дорога эта виделась ей переходом из прошлого в будущее, из одной жизни в другую. И то, что ее ожидало, та неизвестность и загадка манили ее сущность, будто кусочек сыра манил лису.
Однако не все отринула Хель, проснувшись в то утро. Остались при ней те мелкие привычки, о которых мы не подозреваем, пока кто-либо не укажет нам на них. Так, каждое утро она проводила не менее получаса за расчесыванием своих русых волос массивным деревянным гребнем из липы, с вырезанными на нем бутонами роз, запутанными в ветвях с шипами. И каждое утро надевала она на волосы тот венец, с которым прокладывала себе этот путь. Венец тот сплели ей и возложили на голову, дабы знали боги, что она была изгнана, и путь ее теперь лежит прочь от родного дома, прочь от родных земель. Также привычно было Хель проверять перед сном и по пробуждении свое оружие, а именно пять метательных ножей за поясом, а также ощупывать правую ногу, на которой был закреплен кинжал. Эти шесть клинков были тем единственным, на что она могла уповать, при встрече с сильным противником.
Внешне, для постороннего взгляда Хель выглядела мирно - все оружие ее было спрятано от посторонних глаз, волосы были распущены, и собирались в косу лишь перед сном, голову венчал венок, в руках была корзина, покрытая белым платком. В корзине той была нехитрая снедь, данная ей в дорогу. Благодаря ягодам и диким яблоням, встречаемым ей по пути, Хельге удалось сберечь те немногие припасы, что ей дали в путь, и дорожить ими, покуда не будет возможности их пополнить. Так, Хель намеревалась произвести впечатление мирной странницы, не давая заподозрить в себе противника и быть готовым к противостоянию.
Наконец, настал день, когда дорога, которой она шла, начала претерпевать изменения. У тракта появился сперва едва заметный уклон, затем он стал ощутимо переходить в длинные широкие ступени, спускающиеся, как оказалось, сквозь кленовую рощу к реке. Стойкое чувство долгожданной встречи нахлынуло на Хель с такой силой, что непонятно откуда появившиеся силы подхватили ее и потянули навстречу реке. При приближении к водной глади, она уже почти бежала.