Головорез у дверей — или, на местный манер, le tueur — проводил Бивиса взглядом. Не насторожённым, просто внимательным. Его можно было понять: вечеринка шла полным ходом, кому-то из его удачливых приятелей светили несколько минут в темноте и приятном обществе. А он был вынужден торчать у дверей асьенды на самом виду. К тому же, в холле практически не оказалось гостей, Бивис остался в компании жутковатых индейских изваяний и кондиционированной прохлады. Тут даже бесцельно слоняющийся мажор в белом поло привлекал какое-никакое внимание.
Впрочем, Аарон быстро заметил нужную ему табличку, указывающую под створ Т-образной лестницы справа. По удачному стечению обстоятельств, туалеты и подвал включали друг друга.
Прямо на Брю смотрела статуя деревянного человека в набедренной повязке и c венцом из орлиных перьев над узким лбом. Пол выстилал паркет тёмного дерева, перекликавшийся с кофейной расцветкой стен и приглушённым освещением. В нескольких местах стояли плетёные кресла вокруг журнальных столиков из стекла. По большому счёту, вилла производила приятное впечатление. Тихо, спокойно. Две дамы средних лет переговаривались в дальних креслах, а за открытыми входными дверями шумел фонтан. Эти двери вели на круглую площадку перед главными воротами, где прохаживались ещё два охранника, оба в камуфляже и с автоматами на груди. На кухне справа шумели плиты и гудели голоса. Там повара и официанты готовили всё новые лакомства. Пахло кайенским перцем, чили, жареным на открытом огне мясом и горячим, вкусным маслом.
Запахи постепенно растворились, стоило Брю нырнуть на узкую лестницу, спускавшуюся вниз под крутым углом. Несколько ступеней привели его в квадратное помещение, где гудел вентилятор, которое почему-то тянуло назвать предбанником или сенями. Слева и справа в два ряда выстроились двери с затейливо стилизованными фигурками мужчин и женщин — вроде маленьких индейских божков. Однако большая стальная дверь в торце была заперта. На стене рядом с ней серела уже знакомая Аарону панель кодового замка с железными кнопками.
Во втором по счёту мужском туалете загудел слив и раздался сдавленный, исполненный глубокой печали стон:
— О, nique ta mère...
* * *
А вечеринка шла своим чередом.
Молодой Кассиан Тупамаре всю жизнь провёл за границей. Маленьким мальчиком он уехал в Бразилию, куда его выслал отец, а молодость Кассиана прошла во французских университетах. В Париже. Ему всё было в новинку здесь. Тропики, полураздетые тёлки на фоне чёрной реки, свист ночных птиц над подсветкой бассейнов. Он бывал на вечеринках, конечно, но сегодня Кассиан впервые открывал для себя, каково это — веселиться по-настоящему. Без отказа, без тормозов. Он выпил несколько стаканов крепкой текилы, а потом загадочно улыбающийся официант насыпал на серебряном подносе тонкую дорожку.
— Что это? — краснея, спросил Кассиан, глядя на шлейф белого порошка.
— Никогда не пробовали? — официант подмигнул и жестом фокусника извлёк из нагрудного кармана пластиковую трубочку.
Кассиану было стыдно признаться, что он никогда в жизни не принимал кокаин.
— Я... конечно, я просто не понял...
Через двадцать минут он скользил по танцполу, а фонари в пальмовых листьях кружились над его головой. Ему было здорово. Сердце скакало в разнотравье метиловых грёз. Оно звало Кассиана к звёздам. Танцуя живот-к-животу с девчонкой, которая широко улыбалась ему, юноша чувствовал наливающуюся эрекцию и неумолимую, всепожирающую жажду жизни. Он хотел бы трахнуть свою партнёршу прямо здесь. Под забойный бит диджея руки Кассиана сами собой потянули поло через голову. Узкие пальцы незнакомки легли на талию его джинс, затягивая в объятия.
Дон Эухенио Гуанакиле прибыл на вертолёте, чтобы засвидетельствовать визит почтения. Ничто иное не держало его в амазонской глуши. Восемь лет назад его брату грозило двадцать лет во французской тюрьме. Восемь лет назад он пришёл к Математику Жюстену с просьбой, и вот уже восемь лет его брат здравствовал в Мехико, а полицейские, обещавшие усадить его до конца жизни, пересчитывали щедрую взятку. Люди месье Паскаля сделали всё, что потребовал дон Эухенио, и сейчас дон Гуанакиле со смесью стыда и почтения глядел в раскрасневшееся лицо кредитора.
— Многие бы мечтали так же отмечать пятидесятилетие, — сказал он, не умея говорить комплименты.
— Лужа пафосных свиней, — отмахнулся Поль-Жерар, заключив испанского друга в крепкие объятия. — Не пыжтесь дружище. Я отлично знаю, что сижу у вас в печёнках как кость в сul. Останемся мужчинами, сэкономим слова. Вы здесь — я оценил ваш жест. Этого довольно.
В седеющих усах дона Эухенио проступила улыбка. Он с куда большей искренностью пожал протянутую руку.
— Выпейте за меня, — посоветовал босой наркобарон. — Других подарков не надо.
Кто бы знал в эти часы, что мысли, кружившиеся на душе месье Паскаля, были чернее самых чёрных туч.
Ла Бока, так она представилась, жила в крошечной комнате. Окна её трёхэтажной халупы выходили на пыльный пустырь, где каждое утро с треском проезжал бакалейный трицикл, а с одиннадцати беспощадно жарило солнце. Тем не менее, Ла Бока уверенно шла на золотую медаль. Ей было шестнадцать. Подруга перебросила ей ссылку в «Инстаграм», где другая девушка — яркая, очень красивая — предлагала двести евро за ночь на празднике. Она обещала потрясающие выходные, безопасность, проезд туда и обратно, приятную компанию и «ничего плохого». Ла Бока не знала, что сказать, и с завистью разглядывала манящий аватар: фото, сделанное с яхты на берегу океана. Стоя поздним вечером в тесной ванной с проржавевшими трубами, девочка безыскусно разделась и разглядывала своё тело в обломанном зеркале, думая: так ли оно плохо — «ничего плохого». Ей шестнадцать, она окончит школу, но останется жить на грязном пустыре где-то в пропасти мира. Ла Бока мечтала о другой жизни. Стать экономистом и уехать во Францию. Или в Америку.
— «Здесь что-то не так», — написала она подруге. — «Такие деньги не платят просто так».
— «Конечно не платят», — согласилась Мария — «Только красивым. Тебе понравится. ;)»
Ла Бока не знала, почему она здесь, в бассейне. Почему чьи-то руки деликатно и ласково избавили её от пляжного топа и соломенной шляпки. Глаза слепил свет стробоскопа, а рокочущий ритм дискотеки терялся в шампанском, накачанных водкой ананасах и арбузном соке, которым приправляли ром.
— Не бойся ты, — рассмеялась Мария. — Я же рядом!
Ла Бока качнулась вперёд, разводя руками тёплую воду, и слилась с ней в густом поцелуе. Пьяном поцелуе. Так ненасытно могут целоваться только подростки, кусая, захлёбываясь друг другом. Чьи-то руки гладили их. Чьи-то колючие щёки касались их щёк, присоединяясь, разделяя поцелуй на всех. На самом деле, Ла Бока была счастлива. Только пока не знала об этом.
Или же нет.
Шегран мрачно смотрел в шоколадно-кислотные сполохи над парком. Одна его рука лежала на ремне походных брюк, другая вжимала кнопку беспроводной гарнитуры.
— Месье?
— У меня дерьмовое предчувствие, Клод.
— Разложили карты на удачу или Поль погадал вам на внутренностях пету...
— Заткнись.
Несколько мгновений рация молчала. Боунс мог видеть в прицел, как снайпер на крыше приник к винтовке, медленно осматривая парк.
— Месье, где наша проблема? — спросил Клод.
— Я не знаю, — лейтенант Торрес непроизвольно сжал руку в кулак. — Это предчувствие, старина. Мне не нравится американец. Не нравится река. Не нравятся парни, которые у нас были вчера.
— Принял-понял, месье. Солдатская интуиция.
Шегран рвано улыбнулся.
— Послушай, Клод. Американец будет говорить с шефом в кабинете. Я буду присутствовать. Просто на всякий случай. В это время сад на тебе. И пни этого гандона за камерами.
Снайпер в прицеле Боунса не стал никого пинать. Только чуточку пошевелился, выставляя из-под одеяла винтовку на раздвинутых сошках.