Я медленно качаю головой, мысленно роясь в ворохе полузатухших воспоминаний, как в старом альбоме с пожелтевшими фотографиями:
- ты говоришь о словах. Но суть - грех начинается там, где ты начинаешь относиться к людям как к вещам. Переступив эту грань, все твои дела, вся твоя жизнь становится грехом перед собой: неслучившимся богом. С этого начинается бесчеловечность...
встав их кресла, сделав несколько уверенных шагов к музыкальному автомату и скормив тому пару старых четвертаков, что медленно ржавеют тут с конца двадцатых, я выбираю один из тихих вечерних джазов, застывших на виниловых бороздках бережно хранящихся в стареющем металле. Когда пластинка закрутится под стальной иглой, я уже буду втягивать в свои мёртвые лёгкие опасный аромат пороха и фосфора, что хрянятся в одном из старых жестяных шкафов вместе с кислотами, ядовитыми металлами и прочей пиротехникой, которая так исправно служит мне последние три четверти века.
- ты уже решил, что тебе понадобится? Придётся сделать копию твоего лица и вряд ли ты найдёшь подходящее зеркало. Ну что ж, у меня всегда есть быстрозастывающий алебастр...
мои слова тонут в низком баритоне давно умершего джазмена, пока мои руки почти походя, без суеты, сноровисто делают смесь.