ссылкаЖила душа, сладко спала, жарко любила, ещё жарче ненавидела. Жила душа. Обыкновенная. Не хуже прочих, но и никак не лучше. Песне звонкой отдавалась истово, как девчонка милому первый раз при свете луны, на звон монет отзывалась алчно, как опытная шлюха на похотливый жест. Жила душа в клетке тела, сама той неволи до конца не понимая, но тяготясь ею безмерно. Жила душа, тело-тюрьму ненавидя, всё стремилась куда-то, зачем-то, ввысь, на свободу. Однажды рыбаки поймали тело в сети, выволокли на берег, да выпотрошили. Душу вынули, в склянку засунули, солью засыпали, чтоб не протухла. Томится в склянке душа, да думает: может, старая тюрьма и не так плоха была. Светла, тепла и места, опять же, больше. Что толку ввысь, на свободу стремиться, когда и так тебе неплохо? И лишь успела душа так подумать, как мигом протухла. Видимо, соли рыбаки пожалели.В короткий сон пришла Рыжая. Они шли уже третий день, шли не то чтобы беззаботно, но приноровились, привыкли к Лесу. Ко всему, оказывается, человек привыкает. Опять же, гулять по Лесу с медальоном, сытым брюхом, да в справной одежде, совсем не то, что в арестантской рубахе загнанной дичью от страха трястись. Башни были всё ближе, и ближе, а с ними и Граница. Всего один переход и оставался. Бреннард и Дамир уже учёные, спали по очереди: пока один дрых, второй караулил. Второго дня, не успели они в себя придти от гостеприимства Избушки, напоролись на таких же бедолаг: озлобленных, наполовину озверевших, в оранжевых лоскутьях на телах-химерах. Медальоны каторжане то ли разглядели, то ли нюхом почуяли. А может не медальоны — жратву. Накинулись, едва на ногах уже держась, зато злобно рыча. Либо человечья речь отнялась, либо порешили — не о чем тут говорить. Для путников, набивавших животы исправно дармовым хлебом, да сыром (еда оказалась вполне доброй), эти доходяги опасности не представляли, но осторожности научили. С медальоном или без него — Дамир и Бреннард всё ещё оставались дичью. Вот и дежурили по очереди. Как случилось, что проснулись при этом разом, стряхивая росу странных слов, — объяснить друг другу не могли бы. А в сон пришла Рыжая.
Была мёртвая ведьма совсем не такой, как в избушке. Красивой она была, красивой и печальной. Не осталось в зелёных глазах злобы, алчности, тоска одна. Тоска, печаль. А злобы нет. И ненависти на убийц нет. Даже голос изменился. Как вода течет.
— Жила душа... — сказала Рыжая. А дальше совсем уж слова чудные пошли. И вроде бессмыслица, а вроде и смысл в ней крыльями трепещет. Только пойди его — птицу поймай. А потом они проснулись. Почему-то разом, разглядывая близкую уже такую Границу в лучах утреннего солнца. Сон закончился, явь наступила.
— Через Границу пойдете, в просторной темнице окажитесь, в Башню пойдете — в банку с солью попадёте или на свободу вырветесь, — каплей сна-росы голос Рыжей растаял.
Впрочем, что сон, что явь для мира? Лишь взмах ресниц. Вон она Граница. Вот он медальон на шее, да в кармане. Пустит назад, обеспечит. Лишь бы стража по ту сторону не углядела звериных рук, лишь бы не подстрелила в шаге от свободы. Пробраться, а там затихариться, в дальних странах новую жизнь начать. А что руки, люди и вовсе без рук живут...
Вон она Граница. А вот Башня. Сгусток белого света. Проклятого колдовского света. Неизвестность. Банка с солью. Свобода.
А вот Дамир с Бреннардом, трут глаза, разминают затёкшие со сна ноги. И так тихо, буднично всё, словно и не Лес вокруг шумит, а так парк вылизанный, прирученный, команде "к ноге" обученный.