Тишина. Обнимает пушистым котёнком, обвивает змеиными кольцами. Такая разная. Ласковая, уютная, холодная, смертельная. Тишина. Тишины людям в избушке дано было, отмерено всего-ничего, на донышке. Собирайте, глупые, в ладони драгоценные капли тишины, ловите мгновения между вздохами. Между тем, что случилось и тем, чего не случилось. И не случится уже никогда. Тишину — напряжённую, как задержанное дыхание, как скрещенные, «чтоб не сглазить» перста, как сжатые в кулаки ладони ощутили все трое. Не ушами, а чем-то внутри, чем-то, чему и названия здесь нормального нет, а там, в Залесье, народ душой называет. Тишина. И страстное, необъяснимое желание задержать, удержать эти мгновения, эту тишину. А потом вздох. Тяжелый, страшный. Облегченный? Страдающий? Оглушительный. И клочья мёртвой тишины по четырём углам избы.
«Копьё» легко вошло в беззащитное горло, словно не кусок деревяшки, а настоящее оружие. Жажда крови ли накрыла, торжество ли, есть, мол, и на вашу магию управа, но ледяные оковы рухнули навек, свободным Бреннард себя почувствовал, будто сокол, от пут освобождённый. Вот он — чародей ваш хвалёный. Лежит кулем на полу, тигриная лапа Дамира уже срывает медальон с шеи, пачкая шерсть красным. А лесовед, между тем, обстоятельно, будто поленницу дров, руки рыжей опутывает, кляп в рот толкает.
Колдунья глаза открыла как раз, когда Фома свои манипуляции завершал. Взглядом обожгла, а во взгляде смесь странная: страх и... насмешка. Что-то сказать попыталась, да тряпка превратила речь в бессвязное мычание. А потом тишина ужалила. Подло, внезапно, ядовито.
Избушку заволокло вонючим дымом. Крестьянские хаты, что по-черному топятся, и то такой вони не знают. Погань смердящая. Чёрный дым шёл от трупа колдуна, пытаясь собраться в человеческий силуэт, но его разносило по всем углам, как от ветра. Дышать трудно стало. Невыносимо. Распирало грудь изнутри, уплывало сознание...
... Они всё ещё в избе, но всё тут белым-бело, словно инеем заморожено. Словно изо льда слеплено. Так бело, что и глазам больно. Они трое. И четвёртый. Колдун. Чёрный ворон на белом снегу. Рыжей нет.
Чёрный смеётся. Смех, как карканье ворона. Ударить, сжать шею, вновь копьём пронзить, да только рука сквозь проходит. Словно лишь воздух кругом. Сквозь чёрного, сквозь дубовый стол, опрокинутый навзничь, сквозь товарищей, сквозь самого себя. И вспоминается тень. Чёрная, смердящая тень. И ветер по углам её разносит. И их самих разнесёт? Все трое — лишь тени? Понимание приходит, улыбаясь сочувственно. Мол, что уж теперь, тени, так тени.
— Магия смерти, — каркает ворон. — Душа убийцы идёт с убитым. Служить ему. Уж лучше бы ты просто сдох, идиот. Но вы меня позабавили. Такая самоотверженность, — снова короткий смешок. — Я могу взять одного. По правилам. И никто мне не сможет помешать. Предполагается, что это должен быть убийца. Но я согласен и на замену. Дам тебе выбор, убийца. Интересно будет наблюдать, как вы перегрызете друг другу глотки. Будешь драться с ними. Здесь. Проигравший — умрёт. Там, в мире. Не будешь — умрёшь ты, — вороний коготь указал на Бреннарда. Или, может, кто-то из вас желает проявить благородство?
Алый круг — будто свежая кровь. Опоясал троих, отделяя от мира. И того. И этого. Даруя подобие плоти, но лишь в границах круга. Не дотянуться до чёрного ворона, не стереть ухмылки с лица. Тут лишь товарищи, что за Дамира головой рисковали, тут лишь спутники, что за Фому грязную работу выполнили, тут лишь те двое, что Бреннарда навеки заточенным в ледяной тюрьме не оставили.
А где-то далеко, на этом (этом ли?) свете, в стороне от разыгравшейся драмы, девица и Михаил ломали комедию, притворяясь пылкими любовниками. И славно притворялись, девка, видать, опытная была. По началу стеснялась, а после во вкус вошла: выгибалась, да охала весьма натурально. Каланча довольна осталась. Миша и не заметил, когда и как она появилась.
— Молодец, другое дело, — покивала одобрительно и, палку показав (мол, не дури), к клетке направилась. Извлечь «наполненную» любовницу, не иначе.