Не дышит больше Дамир. Нет для него удачи. Нет счастья. Заперли его. Опять. Он только успел на небо вольное поглядеть, пусть и скрытое сенью Леса проклятого. И пять камней хищно сверкающих. И лишь один - прозрачный. Вздохнул бы горько - да нечем. Удивится успел - как же чёрный может сверкать-то? Да так же, как столенша держать семь дверей.
- Отпусти! - кричит ром. Рвётся душа вольная. Всё что было в нём восстаёт против конца такого. Лучше зверем диким, чем вот в этой патоке, сотни лет болтаться. Была бы голова - ударил бы об стену.
- Зачем душу мою мучаете?! Я вольный ром, дайте под небом сдохнуть, как моему племени положено? Или вы забыли?! А..я и сам уже не вспомню! Ах вы, кало рай*!-
Сверкнул бы сейчас глазами Дамир - да нет глаз. Ногой бы топнул - да и той нет. Ничего нет! Только голос и остался. Всё отняли. Горечь ползёт по венам души, наполняет камень. Понимает Бритый..не отпустят его. Зря они что ли морок плели? Зря ловушку расставили? Нет, не зря. Вплетут его душу сейчас. Так же как искусный ювелир сплетает злато. Отчаяние, чернее ночи. Руки опускаются? Ха, как бы не так! Даже призраком Дамир оставался цыганом, и пускай в памяти осталось уже мешанина. А потому биться будет всем чем может. Хотя бы для того, чтобы сдохнуть, а не навеки быть запертым.
Посмотрел внимательно цыган на своих пленителей. Глянул остро, как цыгане глядеть умеют. Подмечая всё, что в ход пустить могут. Веснушка и Смугляк. Так их про себя прозвал Дамир. Ах, если бы ему дали выбраться, с каким бы удовольствием он кинулся бы на них. Но песня. Нужно допеть. Он помнил. Помнил, как он танцевал в таверне. Помнил, как играла душа, как радовались люди, подхватывая лихой пляс. Как с губ рвалась песня. Он помнил. Скоро - перестанет.
- К Боли-баше привёл! Песни бы пел! Коня бы свёл! Но нет, нет вам, нужды в том! Небось не за этим сети ловчие сделать. - Крепнет звериная злость внутри.
А в груди просыпается дикий зверь
У тебя дракон, у меня — лис,
И они не знают, что кроме них
В мире кто-нибудь есть.
И змея покидающая колыбель,
И бесшумно взлетающие корабли
Говорят, что нам уже не уйти от этих чудес!
Пел цыган, сжимая руки несуществующие и чуял. Что сейчас его дракон и лис съедят. Смуглый дракон, и веснушчатая лиса. Он ещё жив. А потому будет бороться. До конца. Он помнил байки у костра. О тех чёрных колдунах, что воруют у людей душу, и делают мулетки для людишек. Сам такие украшения цыган не видел. Зато он слышал и о других чудотворцах. Что душу человечью потрошат. Что забирают у людей что-то. Умение свистеть. Привычку бить людей. Или то как человек с конями ладить умеет. Что хуже? Выдрать из человека часть его? Или обратить навек в рабство, в бирюзовом болоте? Отпусти меня, топь. Не знал цыган.
Он просто пел. Им, и себе.
Так тебя обманывает механизм:
Обещает в рай - а увозит вниз.
Я тебя найду, только ты мне снись -
Даже там, где край.
Это стук копыт по мостовой
И мое последнее волшебство:
Голоса, зовущие нас из книг
На краю утра! -
Сжимается внутри что-то. Просится наружу. Упорство - обыкновенное, человеческое упорство. Живы будем - не помрём. Пока дышу - надеюсь. Мыслю - значит существую. И что-то ещё, тёмное, звериное, затмевающее собой почти всю жизнь. Но не до конца затмевающее. Что может помнить полосатый тигр? Вкус молока матери? Мяса задранной косули? Боль стрелы, вонзившейся под лопатку? Запах осенних листьев? Хоровод снежинок, что заметают логово и его, тигриные, следы к нему? Не хочет тигром становится Дамир. Хороший зверь, красивый, гордый, как и сам ром. Но.. Петь не может. Да и плясать, тоже.
Замолчал Дамир. Последние слова - они внутри. Не для колдунов, для себя спеты. - Мы пойманы! Там где пришла весна! - видит цыган, всё. Каждую трещинку в ладони господней, что столом кличут. Хотя и глаза его сомкнуты, там, под столом. Мнится ему - скоро видеть перестанет. В камень запечатают, в темноту вековечную, где его рассудок, быстро сносится в труху. Плохой конец. Совсем плохой. Вон там, в окне, лица людские. Бородатое, заросшее и покрытое грязью лицо Фомы. Вон и Бреннард поглядывает. - Мне страшно! Мне странно! Так пой моя; Тёмная сторона! Изнанка! Изнанка! -
Допел про себя песню человек, последние строки будто решимости придали. Изнанка есть и у него, гордого всадника и путешественника.
- Слушайте, баро-колдуны. Зачем вам я? Отпустите, а? Я честный конокрад! Я...лучше дайте мне сдохнуть в бою, чем так! - яростью плеснуло! Гневом, застарелым. Лучше бы подельник Рохи, оказался на руку сильнее! Или духом бы сильнее! Глядишь или Дамира бы убил, или друга своего спас! Тогда не пришлось бы цыгану гнить в казематах тюремных. Как его звали? Зак? Зак, точно! Как цепью, так значит легко, а как самому дубиной посильней ударить - так кишка тонка, да?!
И устремил Бритый взор свой к окну. Попутчики? Слабая надежда, не помогут они, не решаться войти. Кажется, темнеет всё вокруг, от усилий..дотянутся. А кулаки-то сжимаются..Если колдунцы в руки его возьмут - точно в бой кинется. Страж страшный?! Клювастый?! Ну так и у него когти есть, спасибо проклятью леса! Тоже, уже не совсем человек. Дайте только шанс. Тень шанса.
- Или может вам песня понравилась, а?! Окончание услышать хотите! - бравадой исходит Дамир. Нынче его масть бита. Он шершень, завязший в паутине. Жало есть, и силы есть..Да вот только паук всё ближе.
- Или..быть может..я смогу..выменять свою жизнь - на чужую, а, как вам такой разговор, душеловы? - тяжело даются слова. Чувствует это Дамир. Сам себе дивится. Никогда раньше такого не было. Но с каким бы удовольствием отдал бы Зака этим колдунам Дамир! Нет, он не сомневался в своей вине. Это он оросил свой нож кровью. А значит - он виноват. Но этот ублюдок друга не вытащил! Оставил подыхать под телом врага. Поганая смерть на краю дороги.
-Фома! Фома, душа лесная! Помоги! - голос слышит Фома в голове своей. Напуган цыган - до чёртиков. Страшно ему, голос дрожит. - Я в ловушке! Внутри двое, колдуны, за столом сидят! Морок это всё! Помоги! Кинь бирюсу-калаиг к моему телу - и помни, истина она..в юге прозрачной, горной..должно быть так, не знаю точно! Только бирюзу руками не трогай. Засосёт наверное, как..меня. -
Хоть и напуган был цыган, хоть и готов был за свою жизнь - чужой расплатится, но не жизнью лесного бродяги. Привязался? Может быть. А может просто боялся возмездия - с небес. Хоть и поздно о таком думать, коли в Лес попал, а всё равно, какая-то этика к спутникам у рома осталась. Может потому и не верил он, в то что колдуны пощады ему дадут.